«И долго буду тем любезен я народу, что … милость к падшим призывал» – писал Пушкин. В этих строках поэт выразил русскую традицию. Сострадание простых русских людей к арестантам и кандальникам поражало не только иностранцев, но и российских интеллигентов. Однако сейчас в том же народе, по данным социологов, очень популярна идея возврата смертной казни. С чем связана эта метаморфоза? Дело в том, полагает председатель правления правозащитного движения «Сопротивление» Ольга Костина, что преступникам в России живется гораздо лучше, чем потерпевшим.

– Часто в храмах можно увидеть ящички для пожертвований в колонии, объявления о сборе вещей и продуктов для отправки заключенным – говорит Ольга. – Кто-нибудь задумывается о том, что чувствуют те прихожане или посетители церкви, чей близкий человек, а зачастую и единственный кормилец, был убит одним из тех, кому сейчас собирают пожертвования? Я хочу быть правильно понятой. Ничьи права не могут расширяться за счет сокращения чужих прав. Но необходим разумный, если хотите, нравственный баланс. Если бы государство, общество, Церковь считали своим долгом помочь семье, потерявшей в результате преступления свою единственную опору, никто бы не возмущался, что и заключенным оказывают материальную помощь. Но милосердие у нас чаще направлено на преступников, на осужденных и практически никогда на жертву. При этом по самой скромной статистике потерпевших в России 30% граждан. Это только те, кто признался, что они были потерпевшими. И когда до жертвы никому дела нет, трудно рассчитывать на милость к падшим. А мы удивляемся, что большинство людей не хочет отмены смертной казни. Такие кровожадные у нас люди? Нет. Просто в нашем сознании наказание преступника совмещено с восстановлением прав жертвы. А это не одно и то же. Мы всегда спрашиваем тех, кто к нам обращается (а это от 30 до 50 человек в день), что бы они выбрали, если бы выбор был: компенсацию или суровую кару для преступника вплоть до высшей меры? И самый частый ответ, если конечно речь идет не о тяжком преступлении, – восстановление прав и компенсация за то, что с ними произошло. Но сегодня у нас не только не компенсируют, но даже не сострадают. В такой ситуации бесполезно убеждать людей в необходимости отменить смертную казнь. Многие, наоборот, самосуд нормой считают, поддерживают идею упрощения процедуры продажи огнестрельного оружия. Нельзя так пренебрежительно относиться к пострадавшим, и при этом требовать от людей, чтобы они гуманно относились к преступникам.

– А какой поддержки не хватает жертвам преступлений?
– Во многих европейских странах, если с человеком случается несчастье, начиная от угона машины или ограбления квартиры и кончая тяжкими физическими увечьями, государство практически сразу выплачивает компенсацию за нарушение его прав. Потом уже он может судиться, что-то получать от преступника, но он знает – государство несет за него юридическую ответственность. У нас этой ответственности нет, более того, есть опасения власти, что такое чувство ответственности за гражданина равно ее мере вины за произошедшее. Правоприменительная практика в нашей стране десятилетиями формировалась так, что для следствия потерпевшие являются всего лишь свидетелями, доказательной базой для отправления правосудия. Никого не волнует, что они пережили, как травмированы.

А в суде жертвы подчас переживают вторичную психологическую травму! Так называемая блестящая работа адвокатов зачастую построена на подавлении потерпевшего, доказательстве того, что именно жертва спровоцировала преступление против себя – сам виноват, что тебя обокрали или избили, сама виновата, что тебя изнасиловали. Кстати, бесплатный адвокат по закону предоставляется только подследственным. Если у потерпевшего нет денег, чтобы нанять адвоката, никто в суде не защитит его интересы. И еще потерпевшие очень страдают от «внимания» прессы. Человек пережил страшное горе, может быть, сам чудом жив остался, а журналисты в погоне за сенсацией бередят его раны. Ни в уголовном кодексе, ни в законе о СМИ нет поправок, защищающих потерпевшего от любопытства журналистов. В ряде стран законодательно закреплен запрет на публикации о подробностях уголовных дел до момента вынесения окончательного решения суда. В ином случае журналистский материал с разного рода версиями и домыслами считается давлением и на свидетелей, и на правосудие.

Вот еще один из примеров «запрограммированности» по отношению к проблеме. Сотрудники милиции в Подмосковье отказались возбуждать уголовное дело об изнасиловании. Начальство, узнав об этом из объяснительной записки, было в недоумении. На вопрос, как они могли не возбудить уголовное дело, милиционеры ответили: «Потерпевшая сказала, что 20 лет ездила от станции до дома на автобусе, а в этот раз пошла пешком через поле – сама виновата». Не верите? А я подобных историй вам могу десятки рассказать. У сотрудников правоохранительных органов сформирован обвинительный уклон по отношению к потерпевшим: почему так поздно возвращался домой, зачем дверь открыл, куда на ночь глядя поехал? Как будто он не потерпевший, а нарушитель! Не про всю милицию говорю, есть прекрасные сотрудники, которые и преступления расследуют на совесть, и пострадавших стараются поддержать в меру своих сил. Но самый замечательный милиционер не может уделить пострадавшему столько времени, сколько ему нужно – у него поток дел, свидетелей, подозреваемых. Поэтому и нужны такие организации, как наша. Если прокурор или следователь видит, что человек нуждается в психологической или правовой поддержке, пусть отправит его к нам. Так делается во всем мире. И как во всем мире, мы оказываем помощь бесплатно.

– Какую помощь вы оказываете?
– Естественно, мы не вмешиваемся в ход расследования. Наша задача – объяснить человеку его права, а если они уже нарушены, подсказать, как составить жалобу, и в какую инстанцию обратиться. Ведь к нам очень часто приходят проигравшие – люди, которым, грубо говоря, отказали в правосудии. То есть они, возможно, допустили в ходе суда и следствия какую-то ошибку (сами или их запутали), а в результате проиграли. Дело у них на руках, и мы стараемся помочь им восстановить свои права.

Как я вам уже говорила, бесплатного адвоката государство предоставляет только обвиняемому. В самых исключительных случаях мы обеспечиваем бесплатную защиту на суде потерпевшим – за 3 года у нас появились партнеры в некоторых адвокатских конторах. Ну и, конечно, оказываем психологическую поддержку. Особенно тяжело, когда жертвами или свидетелями преступления становятся дети. Несколько раз уже к нам родители таких детей приводили. Один ребенок после похищения (родителям удалось его вернуть) речь потерял. Семья жила не в Москве, наши психологи выезжали к ним, занимались с малышом, потом нашли специалиста на месте.

Еще одна история, которая еще не закончилась, произошла в Липецке. Там ученики одной из школ подверглись вербовочной атаке активистов деструктивной секты. Причем ситуация внешне не вызывала подозрений. В городе была развернута выставка «Соловки. Вторая Голгофа», якобы посвященная периоду сталинского ГУЛАГа. На деле же ее организаторы были далеки от историко-литературных дел – они являлись адептами Богородичного центра. Во время лекции – ни слова о ГУЛАГе, только агрессивная промывка мозгов на тему «Родная мать – алтарь сатаны». Вместо новых знаний старшеклассники получили психологическую травму, 4 человека попали в психиатрическую больницу. У сектантов на месте изъяли литературу чудовищного содержания. И что вы думаете? Местная прокуратура отказала в возбуждении уголовного дела! Все улики были на руках и заявление родителей, а прокурор нам голову морочил в расчете протянуть время. И протянул – уже больше года прошло. А главное – он вернул сектантам изъятую литературу. За эти книги они точно подпадали под 2 статьи – нарушение здоровья и разжигание религиозной розни. Когда же мы в прокуратуре попросили вещественные доказательства (то есть книги), нам спокойно ответили: а мы их вернули. Это даже не коррупция, а нежелание выполнять свои прямые обязанности. Не хотят связываться с сектантами, потому что сразу найдутся защитники свободы совести (которые своеобразно понимают эту свободу!), напишут в международные организации. Вот и пытаются замять дело. Не только местная прокуратура, но и директор школы. Она пыталась уволить учительницу, которая детей на ту злосчастную выставку привела, но мы этому помешали. Уволить ее хотели не за выставку, а за то, что вместе с родителями выступала свидетелем в суде. Учительницу мы отстояли, детей возили на реабилитацию в подмосковный санаторий, но и это дело мы так не оставим.

– Жертвы не такого громкого преступления тоже могут рассчитывать на вашу помощь?
– Мы стараемся помочь всем, кто к нам обращается: и тем, у кого угнали машину, и жертвам тяжких преступлений. Но эффективность нашей помощи зависит не только от нас, но и от законодательства. Сегодня 90% сотрудников правоохранительной системы признаются, что не могут защитить потерпевшего в случае давления на него со стороны обвиняемого – нет рычагов. И 46% работников даже не возбуждают уголовное дело о так называемом посткриминальном воздействии, то есть когда человеку, уже дающему показания, начинают угрожать. А зачем, говорят, возбуждать, если мы его не сможем защитить? Более половины сотрудников сталкивались с отказом от показаний в процессе суда. Все понимают, что это результат давления на свидетелей, но сделать ничего не могут.

Сейчас у нас принят Закон о защите свидетелей и потерпевших. Там прописаны возможности давать показания из другого помещения, с измененным голосом, закрытым лицом. Но на практике это еще не работает. К тому же такие меры безопасности недостаточны в случаях домашнего насилия. Мы даже точно пока не знаем, сколько преступлений у нас совершается в семьях. Соседи предпочитают «не слышать», что творится за стенкой или над ними, пока до убийства не доходит. Женщины, избиваемые мужьями, боятся заявлять, дети – тем более. В Европе не боятся, потому что их до суда поселяют в специальные приюты. У нас приютов нет. Вот я недавно была в Курске на конференции ЦФО. Она проходила в православном центре, и я подумала: может быть, монастыри могли бы открыть такие приюты?

В Европе тоже не обращали внимания на это, пока по статистике количество убийств в квартирах не превысило убийства на улицах. Об этом мне британские коллеги рассказали. А сейчас мы с немецкими коллегами провели выставку, посвященную домашнему насилию, ее открывал министр внутренних дел Рашид Нургалиев. Но в целом общество пока не замечает этой проблемы.

– Возможно, необходимо добиваться каких-то перемен в действующей юридической практике?
– Уголовно-процессуальный кодекс нуждается во многих серьезных поправках. Но главное – устранить разруху в головах, поменять вектор государственного и общественного отношения к потерпевшим. Вот суд присяжных мы ввели, но все чаще раздаются голоса, что надо бы закрыть этот институт, они оправдывают убийц и т.д. А проблема в том, что мы не потрудились даже вникнуть в опыт других стран, просто сделали кальку. А в той же Германии из двенадцати присяжных шесть должны быть с юридическим образованием. И они на заседании могут объяснить своим коллегам-непрофессионалам, какое решение законно, а какое нет. На выходе получается гражданское решение, но юридически грамотное. Наверное, это не единственно возможная структура суда присяжных, но, несомненно, что любая юридическая новация не может вводиться без контроля. За эксперимент должно отвечать конкретное ведомство. Это относится и к суду присяжных, и к ювенальной юстиции, и к восстановительному правосудию. Сегодня, в первую очередь, нам надо утрясти основной закон, уравнять в правах потерпевших и обвиняемых. Пока обвиняемых и осужденных закон защищает лучше.

Беседовал Леонид Виноградов, "Милосердие"

http://www.miloserdie.ru/index.php?ss=1&s=6&id=6835