Практически любое сообщение о теракте или катастрофе не обходится сейчас без фразы “на месте происшествия работают спасатели и психологи”. Круг обязанностей сотрудников МЧС, медиков, полицейских и работников других экстренных служб более-менее понятен. А вот психологи – что могут сделать они? Об этом рассказывает психотерапевт из Ростова-на-Дону Филипп Филатов, который не раз принимал участие в подобных экстренных вызовах и постоянно ведет программы реабилитации жертв катастроф или терактов и их родных.

Филипп Робертович, насколько часто люди обращаются к психологам за помощью после терактов? И кто вас зовет – сами потерпевшие или работники чрезвычайных служб?

Филипп Филатов: Обычно помощь оказывают по живым следам экстремального события. Психологи выезжают на место ЧП вместе с бригадами скорой помощи и спасателями. Но, к сожалению, помощь прерывается на первом же этапе, как только стихает ажиотаж в СМИ. Однако тяжелые психологические последствия терактов, в особенности стрессовые расстройства, обычно проявляются не сразу, а спустя некоторое время. Часто основная психотерапевтическая работа становится актуальной спустя как минимум два месяца после произошедшего. Ни жертвы, ни их родственники об этом не догадываются, и ухудшение ситуации становится для них неожиданностью.

Какие типичные реакции людей на теракт вам приходилось наблюдать? Кто легче восстанавливается – молодые, старые, верующие, атеисты?

Филипп Филатов: Острая реакция на теракт может быть самой разной: от оцепенения, ступора, “эмоциональной оглушенности” до паники, неконтролируемого стремления “куда-то бежать” и т.д. Спустя некоторое время людей иногда преследуют навязчивые “деструктивные образы” и повторяющиеся ночные кошмары. Болезненные воспоминания постоянно вторгаются в повседневную жизнь. Для людей, переживших теракт, характерны повышенная настороженность, тревожность. Они стремятся избегать всего, что даже отдаленно могло бы напоминать обстоятельства теракта. Многие из таких пациентов теряют всякий интерес к учебе или другой привычной деятельности, замыкаются в себе. У них возникает иррациональный и непреодолимый страх повторения теракта (вплоть до так называемых флэшбэков, когда они внезапно погружаются в свои воспоминания настолько, что граница между прошлым и настоящим стирается). Кому легче и кому сложнее, сказать невозможно: люди слишком разные. Но, безусловно, большую роль играет личный опыт, способность осмыслить реальность (например, с религиозных позиций) и т.д. Дополнительные сложности испытывают люди, которые и без того находились в непростой жизненной ситуации. Одинаковых случаев и рецептов нет: у каждого свой стиль поведения в критических ситуациях, уровень культуры и способность выразить пережитое словами. Последнее, кстати, очень важно.

А какие методы лечения дают максимальный эффект?

Филипп Филатов: В первые сутки после теракта проводится процедура, получившая название “дебрифинг”. Это определенным образом организованная беседа или дискуссия в группе пострадавших. Цель такой терапии – снизить вероятность развития у них посттравматического стрессового расстройства. Гарантировать, что такая работа даст стопроцентный положительный результат, невозможно. Совершенно точно по собственному опыту могу сказать одно: самая сложная работа начинается спустя несколько месяцев, когда симптомы и отсроченные реакции проявляются с особой остротой, затрудняя адаптацию, общение и повседневную жизнь пострадавшего человека. Реабилитация проводится в несколько этапов и идет в комплексе. Психолог стремится не только проработать с пациентом травматический опыт теракта, но и помочь ему вновь адаптироваться в обществе. Это сложная задача – человеку предстоит совладать со стрессом, поверить, что “завтра будет лучше, чем вчера”. Это и в обычной-то жизни нелегко. Специалисты – люди ответственные и добросовестные, они работают в очень сложных условиях. Но приходится признать, что им порой не хватает согласованности. А люди страдают от недостатка информации. Психологов в этом винить невозможно, скорее имеет место некий “системный сбой”, когда ведомства не могут наладить между собой взаимодействие.

С кем работать сложнее: с самими жертвами или с их родственниками, которые физически не пострадали, но подавлены и испуганы?

Филипп Филатов: Обе эти группы пациентов подвергаются сильнейшему стрессу. Очень часто родители или супруги, лишенные информации о жизни своих близких в момент теракта, долгое время находятся в невыносимой неопределенности. Добавьте к этому различные препоны, грубость и безразличие со стороны чиновников или ответственных лиц – и можно понять, насколько серьезные страдания испытывают эти люди и насколько важна для них психологическая реабилитация.

Какой же должна быть психологическая помощь? Что врачу по силам, а что нет?

Филипп Филатов: Простые рецепты тоже действенны: от родственников требуется понимание, участие и терпение. Как ни банально это звучит, но лучше всего лечит любовь. И сам пациент может помочь себе, изменив отношение к случившейся трагедии. Прошлое не перепишешь, но можно его переосмыслить – например, как духовное испытание.

Что же касается профессиональной психологической помощи, то самый лучший результат достигается, когда общими усилиями действуют специалисты смежных профессий – психологи, врачи, социальные работники. Помочь можно и нужно всем и каждому. Помощью в данном случае я называю не “спасение”, а поддержку человека, когда мы помогаем ему восстановить свои жизненные ресурсы и продуктивные социальные отношения. Естественно, главное условие для этого – профессионализм психолога. Для специалиста мало знать, “как не навредить” пациенту. Он должен и сам быть способным выдержать неизбежное напряжение. Только тогда он сможет постепенно вывести пострадавшего из “зоны отчуждения”, когда человек предоставлен сам себе и не рассчитывает на какую-либо социальную поддержку. Спасая других, надо и самому не “утонуть” и не “выгореть” эмоционально. Психолог должен осознавать границы своих профессиональных возможностей и ответственности. Чрезмерное вовлечение в спасательскую деятельность может обернуться серьезными проблемами для него самого.

Теракты и катастрофы всегда порождают слухи, панику, различные бессознательные неуправляемые реакции множества людей. Что могут этому противопоставить психологи и с кем они должны объединить усилия?

Филипп Филатов: В таких случаях особенно велика роль средств массовой информации. Слухи, как правило, заполняют собой информационный вакуум или рождаются на почве иррациональных страхов, политических мифов, этнических стереотипов и предубеждений. Вольно или невольно их могут транслировать сами журналисты – дело в том, как подавать новостные сообщения. Важно, чтобы речь в них шла не только о разрушительных следствиях теракта, но поступала конкретная информация о помощи, которая уже оказывается и может быть оказана (где ее получить, что предпринять в первые же часы после случившегося и т.д.). Неопределенность страшнее любой конкретной угрозы. Психологи могли бы сотрудничать с журналистами, чтобы сделать материалы о трагических событиях более “экологичными” и психологически безопасными. Моим коллегам вполне по силам провести психосемантический анализ новостных текстов для того, чтобы сгладить их побочный деструктивный эффект. Разумеется, не в ущерб гласности и достоверности, о цензуре речь ни в коем случае не идет.

Когда случается беда, все бросаются за информацией к экранам и газетным полосам. Но сразу же слышны и упреки в адрес СМИ: не те акценты ставят, не так освещают, “провоцируют” и т.п. С точки зрения специалиста, какой должна быть тональность таких материалов?

Филипп Филатов: Информация о теракте, поступающая через СМИ, должна быть не отстраненно-констатирующей по своей тональности, а поддерживать и консолидировать аудиторию. Если внимание фокусируют на разрушениях, крупным планом показывают покалеченных и беспомощных людей и на экране присутствует только ужас и горе в их предельной концентрации, это уже не просто “освещение события”, но и мощное воздействие на массовое сознание. О чем сами репортеры могут забывать или попросту не догадываться. Но совершенно недопустимо, чтобы информационное сопровождение теракта в СМИ подкрепляло или даже усиливало его разрушительный психологический эффект. Важно не только соблюдать принцип достоверности, но и помнить об “экологии массового сознания”. Поэтому далеко не всегда уместно и этично при подготовке материалов использовать принципы монтажа, разработанные мастерами триллеров и фильмов ужасов. Я не раз отмечал, что репортажи о теракте строятся с акцентом на необратимости произошедшего: погибших не оживить, события не повернуть вспять. Это, конечно, жестокая правда, но не вся. Всегда есть и позитивная возможность – оказать и получить помощь. Есть достойные, благородные и талантливые люди, способные и готовые помочь, выработаны конкретные стратегии преодоления последствий трагедии. Эту сторону реальности тоже необходимо освещать, и, я думаю, в первую очередь. Пострадавшим важно как можно раньше узнать о том, что есть люди, которые могут и хотят им помочь. К жертвам имеет смысл обращаться как к целевой аудитории, причем личностно, по-человечески. Так, в первые годы Великой отечественной войны замалчивались многие ее трагические страницы, военные просчеты и преступления. Но при этом во фронтовых сводках и официальных заявлениях был найден сильный психологический ход – личностное эмоционально-окрашенное обращение к деморализованному населению (начиная с известного “Братья и сестры…”), позволившее преодолеть отчуждение между населением и властью. Подача информации о трагическом событии может дезориентировать и разобщить общество, а может мобилизовать и сплотить.

Журналистам стоит проходить дополнительную подготовку в сфере психологии, изучая эти закономерности социальной психологии масс, больших и малых групп; можно рекомендовать и специальный курс “Информационные технологии и их влияние на психическое здоровье”.

Психолог и психотерапевт, работающий с жертвами терактов, должен быть суперпрофессионалом. Как нужно строить программу обучения таких специалистов?

Филипп Филатов: В них должны сочетаться два личностных качества: высокая устойчивость к стрессу и способность к сопереживанию, эмоциональной поддержке, эмпатии. Одно без другого не сработает. Слишком тонко чувствующий, сопереживающий пациенту, но не стрессоустойчивый психотерапевт может сам стать “жертвой” и подвергнуться травматизации. В то же время если у специалиста будет “носорожья кожа”, он станет демонстрировать пациенту полную отстраненность и “нейтралитет”, это может стать для пострадавшего дополнительным травмирующим фактором. Да, научиться такой работе сложно. Поэтому подготовка специалиста не должна ограничиваться освоением конкретных технологий психологической помощи. Потребуются тренинги саморегуляции, работа в группах личностного роста и профессиональной самопомощи, обязательное супервизорство (т.е. сопровождение начинающих специалистов более опытными), группы самопознания (в частности, направленные на проработку самими специалистами темы смерти и утраты).

Трагедия – в памяти, а жизнь продолжается. И очень часто люди испытывают так называемый “вторичный стресс” от общения с чиновниками, волокиты в ведомствах, никак не согласующих свои действия, навязчивости или бестактности коллег и родственников. Как свести влияние этих факторов к минимуму?

Филипп Филатов: Это действительно проблема важная и сложная. Теракт – это не только конкретные разрушения, потери, психические и физические травмы. Это еще и удар по массовому сознанию. Люди оказываются дезориентированы, чувствуют себя беззащитными, теряют веру в будущее. У них буквально почва из-под ног уходит. Ответом на такие вызовы должно стать слаженное взаимодействие специалистов всех ведомств и структур: им предстоит восстановить уверенность и спокойствие не только у пострадавших, но и в обществе как таковом. Победить террористов – это не дать им возможности дестабилизировать общество и нарушить связи между людьми. От психологов и других специалистов требуется не просто “ряд мероприятий”, но фактически создание единой реабилитационной среды для жертв теракта, их близких и всех, кто принял трагедию близко к сердцу. Если же это пока не получается, задача психолога – просто быть в живом профессиональном контакте с травмированным человеком или группой, оказывать поддержку, разделяя с пострадавшими тяжесть их переживаний.

Но спасатели МЧС, врачи, психологи и другие специалисты, работающие с пострадавшими, тоже “не железные”. Как им избежать “выгорания” и кто должен психологически спасать их самих?

Филипп Филатов: Спасателям, врачам и психологам, работающим с последствиями теракта, в свою очередь, нужны психологи и психотерапевты. Им крайне важна поддержка коллег. Это очень сложная групповая и индивидуальная работа. Одна из ее частей – специальные дискуссии, во время которых человек пытается осознать и выразить свои переживания, чтобы затем восстановить психические и физические ресурсы. Мне довелось участвовать в разработке и реализации подобного проекта под названием “Опыт Беслана”, направленного на помощь травмированным специалистам. Мы стремились одновременно повысить стрессоустойчивость таких людей и дать им возможность более глубоко понять и принять себя, проработать так называемую “вторичную травму”. И это удалось. Искренне надеюсь, что подобный опыт будет востребован как можно реже.

Визитная карточка

Филипп Филатов – российский психолог, психотерапевт, кандидат психологических наук. Доцент факультета психологии ЮФУ (Ростов-на-Дону). Член Европейской ассоциации психотерапии и Европейской Конфедерации психоаналитической психотерапии (ЕКПП). Президент Ростовской психоаналитической ассоциации (в составе Российского отделения ЕКПП). Организует и оказывает комплексную психологическую помощь детям и семьям, пострадавшим в результате различных экстремальных ситуаций (террористических актов, техногенных катастроф и пр.), участвовал в реабилитации детей вынужденных переселенцев, жертв терактов в Волгодонске, Беслане.

Наталья Седых, Российская газета