В России существует разветвленная система эксплуатации людей в сложных жизненных ситуациях — нарко- и алкозависимых, бездомных, приезжих, ищущих работу в чужом городе: частные реабилитационные центры, которые под видом бесплатной помощи создают рабочие бригады по вывозу мусора или грузоперевозкам; вербовщики, которые продают своих жертв хозяевам крупных и мелких производств. Специально для «Медузы» журналист Ильнур Шарафиев разобрался в том, как работает эта система.

Водитель «Ночного автобуса» петербургского проекта «Ночлежка» Игорь Антонов пять раз в неделю вместе с волонтерами приезжает к местам раздачи еды для нуждающихся на стоянки в разных частях города. Почти всегда он замечает стоящие рядом машины — обычно микроавтобусы, тонированные «мерседесы» или BMW. Люди из этих машин начинают работать со своей клиентурой еще до приезда Антонова: предлагают бездомным оплачиваемую работу с проживанием и питанием, новую одежду, бесплатную реабилитацию от зависимости, восстановление документов. Сотрудник «Ночлежки» говорит, что все вербовщики похожи друг на друга: «спортивные брюки, [своя] манера ходить, сумочки-борсетки под мышкой, совершенно другой взгляд». По словам Антонова, методы работы у них те же, что у сотрудников социальных служб, — вербовщики отслеживают новых людей и вычисляют тех, кто мог бы им подойти.

Когда автобус «Ночлежки» прибывает в пункт питания, машины уезжают, обычно они забирают с собой двух-трех человек. Куда именно — Антонов не знает, но предполагает, что бездомные попадают либо в частные бесплатные реабилитационные центры (иногда их называют «трудовыми домами» или «домами трудолюбия»), либо на крупные или мелкие производства.
Дагестанские кирпичи

Вербовщикам интересны не только бездомные — они ищут любого, кто способен выполнять физическую работу бесплатно или в обмен на базовые бытовые условия. Обычно это люди в тяжелой жизненной ситуации, с алкогольной или наркотической зависимостью — им нужна помощь, поэтому с ними легко установить контакт. «Типичная схема трудового рабства: вербовка, транспортировка, продажа, эксплуатация, — рассказывает Дмитрий Полетаев, директор Центра миграционных исследований, который изучает миграцию в постсоветских странах и регионах России. — Вербовщики много обещают и помогают. Могут бесплатно довезти до работодателя, а тот заявляет — дорогу нужно отработать. За проживание, еду, сигареты деньги вычитаются, за якобы сломанное или украденное оборудование — штрафы. Так начинается движение к долговой кабале».

По данным Международной организации труда, по всему миру в трудовом рабстве состоят около 20 миллионов человек. Доход от такого бизнеса сопоставим с торговлей наркотиками или продажей оружия. «Наркотики заканчиваются, оружие изнашивается, а человека можно перепродавать до тех пор, пока он не умрет», — говорит Дмитрий Полетаев. По его мнению, уголовных дел по статье 127.2 Уголовного кодекса («использование рабского труда») сейчас заводится крайне мало. «Очень сложный процесс сбора доказательной базы, не хватает следователей, которые умеют расследовать эти специфические дела, фактически не работает программа защиты свидетелей — те, кто решается выступить против работорговцев в суде, могут быть убиты их сообщниками», — объясняет эксперт.

«Видимо, сложилась система, при которой торговля людьми и трудовое рабство — это норма, — продолжает Полетаев. — Существует международная градация стран, которые борются с торговлей людьми, — Россия попала в третью категорию, где законодательство существует, но борьба против проблемы недостаточна и проводится мало информационной работы. Я не сторонник того, чтобы вешать на полицию всех собак, проблема намного глубже. Если работа в этом направлении будет усилена, тогда из-за крайней сложности и больших временных и ресурсных затрат при ведении дел о торговле людьми могут снижаться общие показатели раскрываемости, а от этого сейчас зависит зарплата сотрудников органов».

Как показывает судебная статистика, за 2015 год по соответствующей статье было осуждено четыре человека. «Такого рода случаи трудно доказать: власть говорит, что рабства нет и не может быть в принципе, поэтому возбуждение дела по этим статьям практически невозможно, — говорит юрист фонда „Общественный вердикт“ Ирина Бирюкова. — Есть множество случаев, когда люди и сами не обращаются в правоохранительные органы. В том же Гольяново (нашумевшая история с работниками местного магазина, которых насильно удерживали владельцы — прим. „Медузы“) одна девушка убежала и обратилась в полицию. Полиция, которая „кормилась“ из этого магазина, вернула ее хозяину, там ее избили при других работниках. После такого у остальных, естественно, не возникнет никакого желания обращаться в правоохранительные органы».

Антона Погорелова из Нижегородской области продали на кирпичный завод в Дагестан за 18 тысяч рублей. В 2015 году он приехал в Москву, чтобы найти работу. В поезде у него закончились сигареты; на площади трех вокзалов он подошел к случайному человеку и попросил закурить. Тот угостил Антона, представился Захаром, они разговорились. Захар предложил мужчине «хорошую работу у моря», тот был не против. До Дербента они добирались на автобусе, документов у Антона с собой не было, но федеральные посты они проезжали просто: его прятали в багажный отсек, который полицейские за всю дорогу ни разу не проверили.

В Дербенте Захар передал Антона хозяину кирпичного завода в селе Ново-Гапцах. Тот заявил, что готов платить ему только десять тысяч в месяц, а деньги, которые он заплатил за Антона вербовщику, надо отработать. До места назначения они доехали вечером, и уже на следующий день Антон вышел на работу.

Завод представлял собой открытое помещение с кучами глины, где каждый день с шести утра до девяти вечера с перерывом на обед надо было резать кирпич, складывать его на арку и обжигать на огне. Кормили скудно: на завтрак — стакан чая и хлеб с маслом, на обед — суп, обычно гороховый, иногда с мясом, второе — на ужин. Через три месяца Антон попросил отправить его домой, денег на дорогу у него не было, а с родственниками он связаться не мог. Но ему отказали: деньги он еще не отработал, причем все это время из его зарплаты каждый день вычитали сумму за cигареты и спирт. (Спирт на большинстве кирпичных заводов дают каждый вечер — так рабочих легче контролировать, они быстрее засыпают и не думают о побеге.)

О своей истории Антон рассказал уже после освобождения: через несколько месяцев Погорелова случайно встретил Закир Исмаилов, руководитель дагестанского отделения движения «Альтернатива», которое занимается борьбой против трудового рабства. Он с братом возвращался на машине в Махачкалу и, проезжая мимо села Ново-Гапцах, увидел, как на дороге трое мужчин избивают двух других. Исмаилов и его брат вмешались; оказалось, что били работников завода за то, что они без разрешения ушли с территории. Исмаилов предложил отправить их домой, но согласился только Антон.

«Это неудивительно, они боятся — за людьми на заводе всегда есть присмотр, у них нет ни документов, ни денег, они не знают, куда им бежать. Если дают телефон, то с отрицательным балансом, чтобы нельзя было звонить родственникам или друзьям. Иногда [работники] убегают, но куда им идти? Тем более они никому не доверяют, даже нам», — объясняет Исмаилов.

Он начал заниматься проблемой трудового рабства в России случайно: в мае 2013 года увидел пост в фейсбуке — в нем речь шла о гражданине Узбекистана Лутфилле Ишанкулове, который в тяжелом состоянии попал в махачкалинскую больницу. Поговорив с ним, Закир узнал, что Лутфиллу привезли в Махачкалу два года назад с площади трех вокзалов, где к нему подошли вербовщики и предложили работу в южных регионах. Когда он заболел, работодатели заперли его в подвале, рассчитывая, что он умрет. Через десять дней Ишанкулов был уже при смерти — тогда его привезли на окраину города и выбросили из машины. Мужчину подобрали люди, которые проезжали мимо, и отвезли в больницу, где он умер через несколько дней (Закир общался с ним, пока он еще был жив); «хозяев» полицейским найти так и не удалось.

С тех пор Исмаилов начал искать предприятия, которые используют рабский труд, и присоединился к «Альтернативе». Создал движение в 2012 году Олег Мельников — активист, когда-то бывший одним из инициаторов «Антиселигера» и движения в защиту Химкинского леса, позже в российской политике разочаровавшийся (в 2014 году Мельникова сначала задержали по «Болотному делу», а потом он поехал в Донбасс воевать за ополченцев). «Мы все крепкие ребята, и если закон не действует по отношению к одним людям, то он не работает по отношению к другим, — говорит Мельников, намекая, что иногда активистам приходится применять силу. — Мы, конечно, никого не убиваем, но если человека удерживают и не отпускают с нами — стараемся всячески показать, что хозяину легко жить не придется».

За первые три года «Альтернатива», по утверждению активистов, освободила около пятисот человек, после этого статистику вести они перестали. Большинству людей приходится выбираться из рабства самим — зачастую без денег и документов.

Во многом поэтому Алексей Донецкий был в рабстве четыре раза. Впервые он решил бежать, когда хозяева в городе Новоалександровске Ставропольского края несколько раз побили его пластмассовыми сантехническими трубами за отказ от работы — сбора лука, копки огородов, уборки мусора. Однажды ночью они забыли запереть калитку; Алексею удалось уйти, четыре дня он ночевал у пруда около Новоалександровска практически без еды. Донецкому надо было заработать на обратный билет до Петербурга, откуда он приехал в Ставрополье, и, не найдя работы в местной церкви, он обратился к полицейскому, который предложил ему торговать ворованными телефонами или помочь с ремонтом в комнате. Алексей отказался.

Тогда, вспоминает Донецкий, полицейский познакомил его с Виталием, корейцем, у которого была работа — поливать поля с растениями; за сотрудника он заплатил полицейскому тысячу рублей. Через месяц Алексей перенес инсульт, и Виталий отвез его в больницу в Астрахань, ничего не заплатив. После выписки Донецкий пошел на вокзал, чтобы попытаться уехать домой без денег, там к нему подошла женщина и предложила работу на кирпичном заводе в Махачкале. Когда через неделю Донецкий опять не смог работать из-за плохого здоровья, хозяин отправил его в местную церковь, где, как он рассказал, есть ночлег и работа. Дойти туда Алексей уже не смог, его, лежащего без сознания, подобрал охранник и передал врачу, который сделал его своим помощником по хозяйству. «Кормить кормил, но денег не давал», — вспоминает Алексей. Через две недели врач сам обратился к активистам из «Альтернативы».

«На людей есть свои расценки, — объясняет Исмаилов, работающий в основном на юге России. — Если худой, цена — 15 тысяч рублей. Если есть специальность — механик, тракторист, водитель, — в районе 20–30 тысяч». О цене договариваются работодатели и вербовщики — по оценке активистов, двадцать процентов людей они заманивают обманными обещаниями, остальным подмешивают снотворное (обычно — в алкоголь).

Как автобусы вербовщиков проезжают через федеральные посты ГАИ на пути в Дагестан, Исмаилов объяснить не может, по его опыту, выехать оттуда без досмотра практически невозможно. По подсчетам «Альтернативы», только в Дагестан приезжают около семи-восьми микроавтобусов в день, внутри каждого — два-три будущих трудовых раба. «В основной массе они без документов, мне попадались люди в региональном, федеральном или международном розыске», — говорит Исмаилов. По оценкам проекта, в Дагестане около пятисот кирпичных заводов, и им постоянно нужна рабочая сила — в регионе сейчас, несмотря на кризис, большая стройка.

«Значительная доля той части дагестанского населения, у которой есть свободные деньги, в качестве самого верного вложения рассматривает недвижимость — квартиры или, как они их называют, секции и индивидуальные дома, — объясняет Константин Казенин, старший научный сотрудник Российской академии народного хозяйства и госуправления. — В Дагестане по-прежнему высокие риски для занятия бизнесом и инвестициями, а строительство — один из самых безопасных способов вложения. Есть и культурный момент — человек, имеющий семью, должен построить свой дом». Эксперт допускает, что стройматериалы сбывают и в другие регионы, но, по его мнению, большая их часть остается в республике.

Однако, уверены активисты, проблема трудового рабства распространена по всей России — им поступают сигналы из Ингушетии, Чечни, Москвы, Волгоградской области и других регионов.

В среднем люди проводят на кирпичных заводах один рабочий сезон — шесть-семь месяцев, зимой работать с глиной трудно и держать людей хозяевам невыгодно. Если с рабочими и составляют договор, то от руки, — по словам Исмаилова, обычно там прописывается, что человек добровольно приехал на сезон, отдал документы, согласен на оплату в конце сезона. Некоторые, однако, остаются на заводах на куда больший срок — например, Сергей Хливной из Мурманска провел в рабстве восемнадцать лет, побыв у восьми разных хозяев; Петра Никулина в феврале активисты привезли в родной Воронеж спустя шестнадцать лет — билет на поезд ему не продавали, пришлось ехать на автобусе, потому что у него был только паспорт советского образца.

По словам Исмаилова, хозяева кирпичных заводов сейчас чувствуют себя безнаказанно. «Случаев, когда директора [такого бизнеса] посадили за использование рабского труда, нет. Многие спрашивают меня, где на этих заводах заборы, как удерживают людей? Да нет ничего, люди боятся физически и не знают, куда им бежать, тем более без денег и документов. К тому же хозяева не знают закон и в целом не понимают, что человек — это не их собственность, — продолжает активист. — Они могут его перепродать, побить, убить — ничего им за это не будет».
Лечение лопатой

Люди «в трудной жизненной ситуации» могут попасть не только на производство, но и в частные реабилитационные центры, где денег за саму реабилитацию не берут. Николай Каклюгин, психиатр-нарколог и председатель общественной организации «Матери против наркотиков» в Краснодарском крае, рассказывает, что такие центры начали появляться в середине 90-х годов — когда в Россию пришли неопятидесятнические религиозные структуры. «Пионером была „Новая жизнь“ Сергея Матевосяна, они собирали бездомных из питерских подвалов, вывозили в свой дом, создав там огромную общину».

В 2007 году в «Новую жизнь» попал Александр (имя изменено — прим. «Медузы»). Это была не первая его попытка бросить героин — он прошел все этапы, которые обычно проходит наркозависимый на начальном этапе: «поговорить, поехать в деревню, потерпеть», — рассказывает он, загибая пальцы.

Что такое «Новая жизнь», Александр заранее не узнавал, ему было все равно, тогда он употреблял около десяти грамм героина в день, был в «близком к смерти состоянии» и хотел бросить наркотики. В Петербурге он вместе с отцом должен был встретиться с руководителем центра в бывшем здании кинотеатра в районе нынешнего «Охта-центра». «Мы приехали раньше и сели ждать в парке рядом со входом. Мне было плохо — я ничего вокруг не видел, а отец говорит: „Какие-то люди странные в этот кинотеатр идут, восторженные, улыбаются“».

Через какое-то время они решили зайти внутрь и увидели полный зал; те, кому не хватило места, стояли в проходе. «На сцене под гитару пели песни „Господь нас всех спас“, „Мы все будем счастливы“, половина людей на припевах поднимала руки, кричала „Аллилуйя“ и улыбалась, — вспоминает Александр. — Меня передернуло, отец предложил поехать домой — заметьте, человек, у которого я ежедневно воровал деньги, орал на него и терроризировал».

Александр решил остаться — он хотел хотя бы снизить свою ежедневную дозу. Реабилитационный центр находился на заброшенной воинской базе под Петербургом, в деревне Котлы — 50 гектаров с бараками, столовой, баней, коровником, огородом, обнесенных забором, всего там жили около двухсот человек. Условия были скромные: Александр жил в четырехэтажной казарме, спал на двухъярусной кровати и большую часть времени работал.

Его «поставили на брусчатку» — он должен был размешивать цемент и краситель, закидывать лопатой смесь в вибростанок, высыпать в форму и выкладывать готовую брусчатку. «Со мной был „старший“ — бывший наркозависимый, который находился в центре уже несколько месяцев. В первый же день я сказал ему, что у меня понос из-за наркотиков, а он ответил: „Вот БСЛ — Большая Совковая Лопата, она тебя излечит от всего“». Брусчатка, как полагает Александр, дальше шла на продажу — «они же должны были платить за электричество и газ, налог на землю».

На обед реабилитантам давали сечку, иногда c листом салата, который выращивали здесь же, или лапшу быстрого приготовления. «Перед едой все сказали „Аллилуйя“ и руководитель дома попросил помолиться за то, чтобы у нас был хлеб, — вспоминает Александр свой первый день. — Меня это удивило, потому что под комнатой, в которой я жил, была пекарня, и оттуда постоянно пахло хлебом».

Александр говорит, что дома он пережить ломку не смог бы — уснул бы в первый раз только через месяц, а после трудового дня у него проблем со сном не было. «Большая Совковая Лопата действительно вылечила меня», — смеется он. Правда, через десять дней он решил из «Новой жизни» уехать. По правилам дома в тот же день покидать «трудовой дом» было нельзя — на раздумья давали трое суток. Александр подумал и все же уехал — «благополучно колоться дальше».

Вскоре он попал в «мотивационный дом» в Казани, теперь наркотики не употребляет и руководит платным реабилитационным центром для наркозависимых. «Когда ко мне обращаются родители наркомана и говорят „у нас нет денег“, я им рассказываю про бесплатную реабилитацию и говорю: идите, но используйте эту отсрочку, пока он не колется, чтобы найти деньги [на нормальное лечение]». Правда, отмечает Александр, «трудовые дома» за последние годы сильно изменились и стали более коммерческими.
Экономика эксплуатации

Кирилл (имя изменено — прим. «Медузы») увидел объявление на дорожном столбе о «помощи в трудной жизненной ситуации» в Киеве в 2009 году, когда страдал алкоголизмом. Он пришел по обозначенному адресу в местный филиал организации «Преображение» — трехэтажный дом, где жили восемнадцать реабилитантов, в основном бездомные, среди которых были алко- и наркозависимые. Один из руководителей дома (всего их было четверо, их также называли «лидерами») попросил отдать ему паспорт и телефон и запер их в сейфе. Он также объяснил Кириллу правила: нельзя звонить по телефону, курить, пить больше раза в месяц, иметь личные деньги или ценные вещи при себе. Отношения с девушками тоже были под запретом, а за работу денег никто не обещал.

День в «трудовом доме» начинался в шесть утра, когда все шли на работу, делясь на группы, — обычно перевозить офисы и квартиры или копать могилы (в рекламе группы называли себя «трезвыми грузчиками»). С ними отправляли одного из «лидеров» — Кирилл описывает его как «физически крепкого особо верующего брата, который следил за каждым нашим шагом». Когда работы не было, руководитель говорил, что не будет и еды — так как денег на нее они не заработали. «Это могло продолжаться целую неделю, — рассказывает Кирилл. — Хотя и в обычные дни с этим были проблемы: на завтрак — две ложки непонятной каши, два кусочка хлеба, которые просвечивают, если навести на свет. В обед супом называлась баланда — тарелка воды с двумя картофелинами, вечером — каша без ничего».

Вениамин Деменко, бывший пресс-секретарь «Преображения России», который сам руководил филиалом организации в городе Осинники в Кемеровской области, объясняет это типичной экономикой «трудового дома»: «30–40% прибыли уходило на аренду жилья, питание и проезды к месту работы и обратно, 10% отчислялось руководству в Кемерово, еще по 10% — на развитие проекта в регионе и рекламу», в том числе объявления о «помощи в трудной жизненной ситуации», которые расклеивали сами реабилитанты — как говорит Деменко, «условно бесплатная рабочая сила».

Остальные 30–40% прибыли доставались самому филиалу. «Ясно, что еще вчерашний наркозависимый сегодня, получив безграничную власть, вряд ли сможет бороться против соблазнов, — рассуждает Деменко. — Руководитель понимал, что лишить людей финансовых средств — тоже действенная мера, чтобы удержать человека в коллективе».

Кроме работы в доме, где находился Кирилл, практиковались ежедневные молитвы, утром и вечером, а также чтение Библии. «Это делалось скорее для прикрытия, ничего духовного я там не получил, — говорит Кирилл. — Не знаю, верили ли сами руководители — например, один раз на свадьбе руководителя все они дружно напились, переругались и передрались». Кирилл рассказывает, что его в «трудовом доме» не били, но физические наказания к другим руководители применяли. «Зачастую, когда человек понимал, куда попал, говорил, что уходит, начинал требовать свои вещи, — вспоминает он. — Разумеется, их не отдавали, начинали унижать или бить».

Он ушел из реабилитационного центра, после того как однажды им пришлось работать три дня практически без перерывов и еды. «Я не выдерживал физически — у меня было немного денег с собой, я выпил водки для храбрости, пришел к руководителю и сказал, что ухожу, попросил документы и телефон обратно. Мне не отдали — ушел так. Обратился в полицию, там на меня посмотрели как на полоумного, участковый даже не пошевелился, чтобы пойти и проверить тот дом».
Преображение «Преображения»

Общероссийский статус благотворительная общественная организация «Преображение России» получила в 2008 году — она была крупнейшей в России сетью, которая занималась помощью «в трудной жизненной ситуации». На пике своего развития «Преображение» включало в себя около 300 учреждений в 180 городах страны и еще около десятка за рубежом.

При этом организация регулярно попадала в криминальную хронику. Например, в мае 2009 года сотрудник «Преображения» Евгений Гизя избил одного из клиентов центра в Ленинградской области, который расклеивал объявления организации в городе, вернулся в центр нетрезвым и под наркотиками. Удар в печень, нанесенный в боксерских перчатках, оказался смертельным. Гизю посадили на шесть лет.

По словам правозащитника Каклюгина, череда закрытий филиалов «Преображения России» началась в 2010 году с Ленинградской области, когда один из филиалов проекта оказался по соседству с домом заместителя прокурора по региону и один из клиентов центра съел его собаку. «У некоторых заключенных или вышедших из тюрем, больных туберкулезом, сохраняется такой обычай — в случае ухудшения здоровья потреблять в пищу собачатину. Считается, что у них от этого повышается сопротивляемость организма, — объясняет эксперт. — Зампрокурора вышел на губернатора Петербурга Валентину Матвиенко. В сентябре 2010 года депутаты Законодательного собрания Санкт-Петербурга потребовали от нее проведения проверки „Преображения России“ и изъятия их рекламных плакатов, которыми уже был увешан город. Силовики активизировались, объединившись со специалистами Федеральной службы безопасности, и тогда уже началась серьезная работа, направленная на выяснение всех подробностей функционирования этой организации».

15 ноября 2010 года Минюст вынес распоряжение о приостановлении деятельности «Преображения России» после проверки, выявившей факты ведения незаконной предпринимательской деятельности — как заключило ведомство, организация фактически не занималась реабилитацией, а использовала людей в качестве бесплатной рабочей силы. Обнаружили у «Преображения» и нарушения финансового и бюрократического толка — например, они незаконно использовали в своей символике гербы Москвы и других регионов. После того как предписания ведомства организация проигнорировала, в июне 2011 года Верховный суд РФ принял решение о ликвидации «Преображения».

Лидера организации Андрея Чарушникова через несколько лет после этого и вовсе посадили за убийство одного из клиентов организации в Кемерово. В феврале 2004 года он заподозрил его в краже свиней из свинарника и избил черенком от лопаты до смерти. Своим подчиненным он приказал закопать тело на одном из кладбищ села Андреевка Кемеровского района.

После запрета «Преображение» раскололось на несколько более мелких организаций, рассказывает Каклюгин: «Инициатива», «Возрождение», «Благодать», «Твой путь», «Путь преодоления», «Ника», «Берег надежды» и другие. Многие из них до сих пор действуют по всей России, в некоторых случаях ими руководят приближенные к Чарушникову люди — о связях между этими организациями и «Преображением» говорили, например, на рабочем заседании в Государственной думе РФ, посвященном критериям оценки деятельности реабилитационных центров. По словам Каклюгина, почти все они до сих пор ежемесячно перечисляют 10% прибыли в Кемерово — бывшим руководителям «Преображения России» и лично жене Чарушникова. За регистрацией «трудовых домов» государство по-прежнему не следит, хотя, по мнению эксперта, они должны быть официально зарегистрированы как «общественные некоммерческие организации, осуществляющие социальную реабилитацию лиц в трудной жизненной ситуации».

Варвара Толстова, волонтер благотворительного фонда «Твой дом», отрицает любую связь с «Преображением России». По ее словам, в их организации люди сами могут отдавать столько денег за аренду дома, сколько посчитают нужным, у реабилитантов не отбирают документы, а насильно их в доме никто не держит. Правда, у «Твоего дома» около ста филиалов по всей России, и Толстова согласна, что многое зависит от конкретного руководителя. «В Петербурге у нас были стычки, когда человек начинал зарабатывать на этом бабки, — но это доходит до президента фонда, и руководителя снимают, — говорит волонтер. — Конечно, быстро мы об этом не узнаем; как там люди живут, по телефону не определить — только когда они приходят к нам и жалуются, что там кормят одной тушенкой или избивают».

Как правило, «трудовые дома», которые возникли после «Преображения», занимаются обслуживанием: грузоперевозками, вскапыванием огородов, уборкой территории, вывозом мусора. «Иногда возможно заключение долгосрочных контрактов с супер- и гипермаркетами на обслуживание их территории: вывоз тележек с автостоянок, уборка прилегающей территории, — рассказывает Каклюгин. — Если улыбнется удача и есть связи с крупными строительными компаниями, можно своих „рабов“ направлять на ежедневную низкоквалифицированную работу на стройку — подавать кирпичи, вывозить строительный мусор».

По словам эксперта, большинство таких организаций замкнуты на себе и закрыты от внешнего мира. После массовых проверок они стараются не использовать термин «реабилитация» и привлекают клиентов лозунгами вроде «Помощь алко- и наркозависимым», «Бесплатно. Бессрочно. Анонимно»; обещают работникам 20% от прибыли, иногда не запрещают курить и разрешают выпивать по выходным.

«Ни о какой ресоциализации здесь речи не идет, чтобы реабилитант оставался трезвым — его отправляют в другой регион, участвовать в создании или работе такой же организации, в результате чего и возник лавинообразный рост „Преображения России“, — говорит Каклюгин. — Человек изолирован от внешнего мира, находится под постоянным контролем старших, все время в постоянной круговерти „завтрак — работа — обед — работа — ужин — сон“. Раньше была наркоманская „движуха“, а теперь суета по поиску работы, новых заказов, развозу работников по местам, снятия оплаты заказов. Отсюда и трезвость, просто замена суеты. Как только он выпадает из этой суеты хоть ненадолго — срыв гарантирован. Получается, пока ты там — ты живой и вроде как трезвый, а если отдельно от организации, снова в наркотиках или алкоголе — и в итоге в тюрьме или могиле».

Замкнутый круг

«Альтернатива» продолжает освобождать людей из трудового рабства на производствах — в их «живой очереди» сейчас около двадцати человек. Мельников приводит пример того, как это устроено: «Сейчас одного человека нужно освободить в Абхазии, туда нужно направить минимум одного нашего сотрудника. Это 12 тысяч на билет туда-обратно, прожить там нужно минимум четыре дня — около шести-восьми тысяч — плюс передвижения там, и возвращение назад осложняется тем, что у человека нет документов, — нужно оплачивать штрафы примерно на 30 тысяч». Деньги на все это «Альтернатива» собирает через краудфандинг; кроме того, активисты вкладывают и собственные средства.

В то же время активисты жалеют, что проблема решается точечно. «Мы знаем практически всю цепочку на вокзалах, перекупщиков, работодателей, но это никому не интересно, потому что проблема не затрагивает политику и 99% населения с ней никогда не столкнутся, — сокрушается Мельников. — Как показала практика — хоть убей этого раба, если тебя не поймали на месте преступления — ничего не доказать. Чтобы решить проблему, нужны изменения: по законодательству за использование рабского труда судят тридцать человек в год. В России нет отдела [в одном из силовых ведомств], который занимается торговлей людьми. При этом считается, что если нет забора — значит, человека никто не держит».

«[Бесплатные реабилитационные] центры — не черно-белая палитра, а градация цветов и полутона. „Преображение России“ тоже не вселенское зло и даже не организация, которая была создана для отжимания денег. Это закономерность, — считает бывший сотрудник „Преображения“ Деменко. — Государство закрыло „Преображение“ и добилось того, что теперь существуют 1200 центров вместо 400».

Активист «Ночлежки» Игорь Антонов рассказывает, что с «трудовыми домами» многие бездомные сталкиваются не по одному разу — они называют их «рабцентрами», но порой возвращаются туда осознанно. «Нет других вариантов: с одной стороны — смерть на улице, с другой — попытка отоспаться, отогреться и отъесться; потом, может быть, обмануть руководителя и сбежать, — объясняет Антонов. — Ближе к зиме люди идут [в „трудовые дома“] чаще, понимая, что будут работать за тарелку супа или пачку „Доширака“, но зато не околеют от холода и подростки их не забьют битами».

По оценкам «Ночлежки», в Петербурге сейчас 50–60 тысяч бездомных, а мест для них в городе, где можно переночевать и поесть, если сложить все благотворительные организации, дома ночного пребывания и городские койки, — менее трехсот. При этом на городские койки устроиться непросто — нужно прийти с документами и доказать, что ты бездомный: принести паспорт, документ, который подтверждает факт места последней регистрации, адресный листок убытия, справку об отсутствии регистрации; люди, вышедшие из тюрьмы или колонии, должны представить справку об освобождении.

«Бездомность в России — это очень большая смертность, но конвейер, который поставляет людей на улицы, тоже не останавливается: люди выходят из тюрем, детских домов и интернатов, дети выгоняют стариков, родители отказываются от детей, жены — от мужей и наоборот, — подытоживает Антонов. — Любая сделка с недвижимостью потенциально опасна, потому что есть черные риелторы. Есть люди, потерявшие память или имеющие психологические проблемы, бывшие жители теперь уже „вымерших“ деревень и поселков, приехавшие на заработки и потерявшие документы. Любая из этих ситуаций может стать нерешаемой, а механизмов поддержки у общества, государства и конкретного человека явно недостаточно».

Ильнур Шарафиев, Казань, Медуза