Как в России работает система защиты детства? Какие меры принимаются для регулирования прав несовершеннолетних и не противоречат ли они институту семьи? Нужна ли России ювенальная юстиция? Об этом в программе «Угол зрения» телеканала "Эксперт ТВ" журналист Александр Привалов побеседовал с учредителем и Председателем правозащитного движения «Сопротивление», членом Совета Общественной палаты РФ Ольгой Костиной.

– Здравствуйте, господа. Публика все больше интересуется тем, что очень расплывчато называется «ювенальная юстиция», а если говорить шире – положением дел с детьми, с преступностью против детей, с мерами, которые будут приниматься против преступности против детей, и с тем, не угрожают ли институту семьи принимаемые меры. В этом круге вопросов что успеем, мы сегодня обсудим, со специалистом, дважды специалистом. Во-первых, наш сегодняшний гость – руководитель межкомиссионной рабочей группы Общественной палаты по проблемам детства и молодежной политики, а во-вторых, наш сегодняшний гость – учредитель и председатель правления межрегиональной правозащитной общественной организации «Сопротивление», которая тоже занимается вопросом преступности против несовершеннолетних. У нас в гостях Ольга Костина. Здравствуйте, Ольга Николаевна.

– Здравствуйте.

– Насколько свирепа обстановка в этой области? Насколько она требует мер?

– Свирепа, требует не только мер, но и для начала осмысления.

– В общем осмысление всегда надо перед мерами.

– Конечно, но просто дело в том, что на сегодняшний день мы даже не уверены, что мы себе представляем объем проблемы, поскольку прицельно государство много лет не занималось исследованием в этой области. Единственное, что мы знаем, это исследования европейских специалистов и наших общественных организаций, и выводы эти чудовищные, конечно. То есть мы, например, не знаю, знают ли наши зрители, мы держим первое место как страна в мире по числу самоубийств среди несовершеннолетних и по числу убийств среди несовершеннолетних.

– Имеется в виду на единицу населения?

– Да. К сожалению, по этому замеру мы лидируем на сегодняшний день.

– Но я не думаю, что наше государство, по крайней мере по состоянию на сейчас, очень хочет узнать. Не далее как вчера я прочел где-то в интернете, что у российского государства не нашлось 2,5 млн рублей или 3,5 млн рублей для того, чтобы поучаствовать в международной программе по измерению наркомании среди несовершеннолетних, и мы не будем участвовать в этой программе.

– Ну, знаете, обустройство финансов нашего государства вообще есть удивительная загадка.

– А это даже не в обустройстве дело, это вопрос приоритетов.

–  Я могу сказать то, о чем я, к сожалению, уже была вынуждена писать. Это довольно старая история, я писала в свое время, когда готовили Шанхайскую выставку, и наш павильон, единственный из всех неразбираемый… Все павильоны выставки обычно утилизируемы быстро – наше грандиозное страшного вида сооружение стоимостью 40 млн долларов мы подарили Китаю, и оно было посвящено детям.

– А, так это там был презентован форсайт-проект «Детство-2030»?

– Конечно.

– Если мы успеем, я про это с вами еще поговорю. Действительно, с деньгами ладно. Мы пока плохо знаем ситуацию, но она, на ваш взгляд, очень нехороша?

– Даже то, что мы уже знаем, вызывает тревогу. Потому что самая большая проблема – в латентности этого вида преступления. То есть все-таки  процентное соотношению тех преступников, которые нападают на детей, посторонних им детей, на улице, в подворотнях, в пионерских лагерях, значительно ниже, чем та преступность, которая происходит в семье – в  тишине, за закрытыми дверями, зачастую в семье абсолютно внешне благополучной. Около 60% сексуальных преступлений происходит дома, и еще значительный процент от этого – это друзья семьи так называемые. И преступность эта, к сожалению, очень трудно вылавливается, потому что зачастую физически на ребенке нет никаких следов. А моральные следы нас ждут впереди.

– А такого же рода преступность в государственных и негосударственных детских учреждениях – она каким-то образом считается?

– Мы сейчас пытаемся подойти, первый подход к снаряду, со скандалами тоже, потому что зачастую милиция не имеет возможности пройти в детские заведения некоторые, особенно в коррекционные школы, например. Вот трудно, они просто не пускают.

–  Но это же безумие, так же не может быть!

–  Да. Вы не поверите, может быть, это не лучшая форма, но мы вынуждены, мы пытаемся сейчас соорудить закон, который бы позволял создавать ОНК – общественно наблюдательные комиссии. Аналогичный проект, вы знаете, есть в зонах, в местах лишения свободы, там есть общественные комиссии, которые проверяют состояние.

– Очень показательная параллель.

–  К сожалению, да. Мы пытаемся пробраться. Оказалось, что эти заведения зачастую более закрыты, чем места лишения свободы.

– И, видимо, не более комфортны.

– К сожалению, у нас есть подозрение, что да.

– Понимаете, я почему так усердно об этом спрашиваю – потому что я свидетель того, как из того крайне мрачного факта, что значительная доля насилия над детьми происходит в семьях, пытаются сделать вывод о том, что их оттуда надо просто массово забирать – и все будет в порядке. Вот депутат Думы госпожа Карпович прямо так и говорит: если что не так, государство возьмет этого ребенка и воспитает его. И не будет пускать в то место, где его воспитывают, и будет продолжать говорить, что насилие только в семьях. Я так понимаю?

– Вы знаете, у нас с самого начала эта дискуссия пошла по довольно нездоровому руслу. Честно говоря, за этим даже наблюдать стыдно – не то что вступать с этим в дискуссию. Потому что наше представление о ювенальных технологиях у одной части общества свелось к тому, что это технологии зверского разлучения семьи, то есть это когда государство вторгается в семью и на почве, например, бедности, как это принято у нас говорить, разлучает родителей с ребенком, что действительно недопустимо.  Второе представление – о том, что это единственная панацея и что все у нас алкоголики и наркоманы и детей надо изымать…

– Все, кроме говорящего, алкоголики и наркоманы.

– Конечно. Поэтому детей надо изымать. Истина на самом деле сложнее и лежит посередине. Более того, для каждой страны, исходя из условий социальных, политических, общественных, это индивидуальное решение, здесь нет какой-то единой шкалы, по которой все должны выстроиться. Ни одна страна мира так не выстраивается. Ювенальные технологии – это…

Чтобы было понятно нашим зрителям, когда вам будут в интернете, или в СМИ, или где-то на публичных площадках говорить одну или другую точку зрения, вы должны это понимать: мягко говоря, перед вами некомпетентный человек. Ювенальная технология – это набор, просто говоря…

–  Каждая технология это один методов, один из приемов…

–  Даже не в этом дело. Это некий набор правил, которые применяются к ребенку, к несовершеннолетнему, скажем юридически, при проходе его через систему правосудия. И все.

– В качестве нарушителя или в качестве жертвы.

– Или в качестве нарушителя, или в качестве жертвы. Все.

–  Абсолютно верно. Больше того, из тех ювенальных технологий, которые сейчас обсуждаются, есь некоторые абсолютно разумные.

– Безусловно. Допрос ребенка-жертвы… Он не может выдержать того, что может выдержать взрослый.

–  И взрослый не всегда может выдержать.

– Я вам больше хочу сказать. Поскольку наша организация входит в Международный европейский форум по правам жертв преступлений, есть такой, ему уже довольно много лет и им охвачено 26 стран Европы, так вот там идут дебаты о том, что в большинстве стран допрос ребенка-жертвы однократный. То есть следователь понимает, что у него один шанс, и больше шанса не дадут. Потому что запрещено травмировать психику.

– Насчет травмировать психику – это, наверно, правильно. А насчет однократности – я настолько не специалист.

– Народ спорит о том, что могут быть вновь открывшемся обстоятельства…

– Но это очень резкое ограничение, очень тяжело.

– Но я наблюдала колоссальные дебаты на конференциях о том, сколько раз можно и при каких обстоятельствах. То есть они уже обсуждают технологии, улучшении технологий.

– А тут, насколько я понимаю, пока у нас проблемы в обнаружении случаев, когда дети становятся жертвами того или иного правонарушения, и сама технология работы с ними. Я слышал про много случаев, в основном через интернет, конечно, которому веры нет никакой, но когда много-много дыма – может быть, есть огонь… Я слышал о случаях, когда совершенно явные, очевидные преступления против детей, которые отказываются расследовать.

–  К сожалению, да, у нас на контроле были такие случаи и есть сейчас. Я объясню почему. На самом деле ситуация в чем: главное даже не в технологии расследования, а в экспертной базе. Вот представьте себе ситуацию, не надо быть следователем, чтобы это понять, достаточно быть просто разумным человеком. Слово против слова. Жертва – 3-5-летний ребенок. Одна сторона утверждает, что (допустим, муж и жена в ссоре, в разводе, это часто бывает, пьющие иногда, бывает асоциальное поведение), что было с ребенком развратное действие… Я подчеркиваю, речь не идет об изнасиловании, где есть прямые следы, – есть поглаживание, есть облизывание детей, приучение к какому-то не вполне адекватному поведению, фотографирование всего этого… Ну, когда есть фотографирование – это хоть какая-то база. А представляете, нет ничего – ни следов на ребенке, ни следов внешних, и ребенок говорит то одно, то другое, то он помнит, то он не помнит… Ему 5 лет. Как узнать, это война родителей или это правда?

– А вы полагаете, что это можно узнать, что эта задача разрешима?

– Можно. Я хочу сказать, что если бы мы этого не видели, мы бы не обращались к президенту с предложением создать такой же центр, аналогичный европейскому или американскому – центр помощи пропавшим и пострадавшим детям, сейчас буквально на выходе это решение. Это центр, в котором сконцентрированы, в первую очередь, экспертные решения. Я хочу сказать, что я видела записи перекрестных бесед психотерапевтов с пострадавшим ребенком. Существует, как в фильме… Кто-нибудь смотрел хоть одну серию фильма «Обмани меня»?

– Да, наверно, популярная вещь.

– Есть технология, особенно если речь идет о ребенке, когда человек мимикой не сможет скрыть, даже если захочет, что с ним что-то происходило. У детей это еще проще, чем у взрослых – они не заточены скрывать.

– Но с другой стороны, они же страшно внушаемые. Поэтому если проводящий беседу психотерапевт давит….

– Невозможно, вылезет. Если психотерапевт давит – это другая история историй. Но у нас сейчас этих психотерапевтов найти днем с огнем… Способных на это.

– Тогда о чем разговаривать? Вы говорите, что надо создавать центр, и сами говорите, что нет специалистов для этого.

– Специалисты есть, их очень мало, но нужно создавать хотя бы место концентрации, которые будут потом читать эти лекции в вузах и т. д..

– Я вот слышал, что существует в тех же европейских странах, с которыми мы сотрудничаем, огромная сеть всевозможных организаций, которая занята этой проблемой с самых разных сторон.

– Конечно.

– Есть буквально в каждом городке, в каждом районе, во Франции например, приюты для матерей, которые поссорились с мужем, для юных матерей, которые поссорились с родителями – для вполне конкретных случаев, для каждого конкретного случая есть куда обратиться. Это же целая сеть, которая наверняка сильно снижает риски для детей.

– Здесь главное избавиться от спекуляций. Очень важный момент. Потому что когда происходит обращение по такого рода случаям, должна быть группа специалистов, которые способны быстро выяснить, был случай или не было, и насколько опасно ребенку оставаться в этой семье. Но у нас-то другая проблема. Хорошо, допустим, мы выяснили, что ребенка оставлять в семье не стоит. Куда девать? В приют? В детский дом? Ребенок травмирован.

– Я вам цитировал слова Карпович: государство возьмет этого ребенка и воспитает.

– Давайте так. Мы сейчас должны отделить от ребенка, который просто живет в неблагополучной семье, допустим, пьющих, наркоманов, от ребенка – жертвы преступления. Это разные вещи.

– То есть тут даже вопросов нет – изымать надо. И что делать?

– Если это опасно, то конечно. Тут на самом деле такое количество проблем, приведу только одну. Есть такая 156-я статья в Уголовном кодексе, вокруг которой ломаются дикие копья вместо того, чтобы ее регламентировать один раз. Там в чем проблема, вы, наверно, знаете. Это статья о недолжном исполнении родительских обязанностей. Что это такое? Это отсутствие фруктов в холодильнике или истязание и побои регулярные? Или это как американская мама заливала в рот табаско и считала, что она таким образом воспитывает от вранья? Нет регламента. И поэтому, с одной стороны, мы видим замечательные сцены… Я вот лично принимала участие в программе, где сидят два просто «синяка». Причем они молодые совсем ребята, они просто свинюшные, они живут в хлеву, у них ребенок писает в трехлитровую банку. Они живут на пособие этого ребенка, которое пропивают. Но при попытке изъять ребенка они подняли всю общественность, в том числе православную, с криками, что у них из-за бедности отнимают дитя. Ребенок для них – побочный продукт пьяной половой связи, ребенок для них – источник водки, потому что они не работают оба и получают на ребенка пособие, которое пропивают. И заявление о том, что ребенок писал в банку от страха перед пришедшей туда прокуратурой… И были люди, между прочим, в студии, это была передача, которые говорили – да, это же молодые ребята, им надо помочь: дайте им еще денег, еще ребенка, еще банку….

– Ольга Николаевна, нет ни малейших сомнений: есть случаи, когда надо отбирать ребенка. Я не думаю, что найдется вменяемый человек который скажет, что таких случаев нет. А что с ним должно случиться дальше, вот что интересно.

– У нас самая большая проблема. Потому что совсем недавно мы обсуждали: у нас в России нарастает, помимо уже обсужденной педофилии, с которой худо-бедно идет борьба, причем лично президентом Российской Федерации, приходится подвигать, потому что, честно скажу, поправки идут с трудом до сих пор, лобби хорошо работает там…

– Про «голубое» лобби слышал, про педофильское лобби в Думе еще не слышал.  Есть?

– Это потрясающе совершенно, это феерическая история. Умудряется править правки президента, вставлять местами… Очень аккуратные люди.

– А почему про это не рассказывают?

– Про это рассказано. У нас даже госпожа Слизка однажды, по-моему, в тоске заявила на все телевидение российское, что у нас педофильское лобби  в Государственной думе работает.

– Ну, госпожа Слизка – специального типа объявитель….

–  Отдельная история. Но вот недавно мы столкнулись с еще одним явлением. У нас ведь на самом деле там непочатый край. Ведь обратите внимание: нет семейной политики – есть КДН, это комиссия по делам несовершеннолетних. Причем с таким уклоном карательного свойства. КДН – это такая карательная история, когда ребенок плохо себя ведет или родитель плохо себя ведет. У нас есть какие-то межведомственные комиссии, есть комиссия под руководством Астахова, есть, в конце концов, сам Астахов, уполномоченный по правам. То есть огромное количество разрозненных структур, которые не считают, что проблемы ребенка семейные. Они считают, что есть ребенок, есть родители…

– Стоп. У нас есть семейный кодекс, я его сам буквально недавно читал, когда статью про это дело писал. Я его, можно сказать, наизусть выучил. В Семейном кодексе в главе «Права ребенка» первая статья «Право ребенка на жизнь в семье».

– Совершенно правильно. Я хочу сказать, что те регионы в нашей стране, кто ушел реально уже дальше от этой дискуссии, например Костромская область, насколько я знаю, Калужская область, Ставропольский край хорошо сейчас наладил, Иваново – то есть много регионов, которые плюнули на эту общероссийскую дискуссию про пережевывание отдельных случаев и просто поменяли свои региональные структуры. Знаете, в какую сторону? Вице-премьер по семейной политике, например.

– А чем он занимается?

– Объясняю. Они собрали те полномочия, которые были отдельно у Минздрава, отдельно у Минобраза…

– То есть полномочия до… Никто не озаботился их собрать.

– И вот те регионы, кто озаботился собрать….

– Это же не так сложно, если я правильно понимаю…

– В Калужской области количество детских домов сократилось за два года в разы. Не потому что их наперегонки закрывали – они раздали детей реально. Просто они начали этим заниматься. Потому что не может находиться детское учреждение в смысле сиротства почему-то в ведомстве Минобраза. То есть такие вещи совершенно необъяснимого свойства. Так вот, я возвращаюсь к тому, с чего я начала. Помимо известной нам уже педофилии, с которой мы все-таки как-то боремся, помимо бесконечной бессмысленной, потому что она безумна, дискуссии вокруг ювенальных технологий (причем люди обсуждают не их, а свои представления о них), есть еще ведь одна проблема. Посмотрите, какая частота, когда два родителя разводятся, скажем, рассорились и делят ребенка путем удерживания, то есть один похищает у другого. То есть есть решение суда…

– А это голимая уголовщина.

– Да, но у нас нет…

– Что значит нет?

– Рассказываю: в прошлом году…

– Статья УК у нас есть.

– Секундочку. Эта статья УК не распространяется на законных представителей, на родителей. Если один из родителей удерживает ребенка, это не значит похищение по нашему закону. Это в США до 6 лет лишение свободы за такое дело, а для начала ребенок вообще изымается у обоих, пока не выяснят, кто из них более вменяемый, кому можно отдать. У нас творятся феерические истории. И я вас уверяю, история с госпожой Слуцкер, в силу того что она светская дама, она опубличена. Я была в Петербурге на международной конференции всероссийской – огромное количество мам зареванных и отцов зареванных…

–  Эта история с госпожой Слуцкер настолько омерзительна!

– Они все омерзительны, хочу сказать. Что вытворяют люди, которые еще вчера были семьей, любили, вместе рожали этого ребенка, – это просто уму непостижимо, по жестокости, по цинизму и так далее. Но это просто факт. И страдают маленькие дети. Потому что отнявший наговаривает на всякий случай.

– Мы с вами совсем немного минут разговариваем, а уже затронули двумя-тремя фразами огромное количество ужасных проблем. Вы могли бы их как-то, наверное, для себя это делаете – как-то ранжировать? Что впереди, что потом? Будьте добры.

– У нас есть ощущение, что все-таки проблема детства в России делится условно на две задачи, две категории задач, скажем так. Это вопрос безопасности ребенка и вопрос его развития. То есть, грубо говоря, в вопрос безопасности попадает все, что касается преступности против ребенка, нарушений, которые он сам совершает, и все, что касается Уголовного кодека. А вторая часть – это то, что касается образования, семьи, воспитания, развития, здравоохранения.

– А вот то, что мы упомянули последнее перед моим воплем о порядке, насчет того, что один у другого крадет ребенка, не обращая никакого внимания на самого ребенка, это какая часть?

– Уголовный кодекс. Потому что все-таки, уважаемые родители, нужно иметь совесть и понимать, что в данный момент вы выступаете уже даже не друг против друга, а вы должны сделать так, чтобы это было терпимо для ребенка.

– Значит, система приоритетов в том, что то, что относится к Уголовному кодексу, вопрос безопасности – важнее?

–  Не могу сказать, что из них важнее, все оба важные.

– Вот я и хотел сказать, что это трудно.

– Но, на мой взгляд, мы немножко даем перекос, наверно, в сторону безопасности, по той простой причине, что мне представляется невозможным ни развитие, ни образование для ребенка насилуемого, избиваемого, голодного, которого морят голодом или заставляют попрошайничать. Это все вторые вопросы, о развитии, они немедленно отходят куда-то на горизонт.

– Соответственно приоритет – безопасность.

– Безопасность – это первое.

–  Что для этого нужно делать? Потому что… Может быть, я ошибаюсь, вы меня поправьте… У нас этих омбудсменов полки, из них можно формировать стрелковые дивизии на любые фронты. Что там происходит? Там что-то двигается?

– Сейчас есть хотя бы пунктиром намеки в этом направлении, надо сказать, радующие нас, потому что получается, не зря мы сотрясали воздух. Есть три  блока, которые сейчас в развитии находятся. Это, как я уже говорила, создание документов о независимых комиссиях общественных, которые проходить в детские учреждения.

– Какого уровня комиссии? При каждом учреждении отдельные или территориальные?

–  Нет, УНК – это территориальные подразделения. Второй момент: сейчас  на выходе находится, как я уже говорила, документ о центре помощи пропавшим и пострадавшим детям. То есть это все-таки экспертная база, это база, которая помогает следствию, причем гражданская и государственная.

– Пока об одном таком центре, в Москве? Или как?

– Нет, если президент примет такое решение, предполагается, что в каждом федеральном округе будет.

– Значит, восемь штук.

– И, конечно, то, что президент сказал в Рязани в командировке. В конце прошлого года он сказал о том, что все-таки КДН так называемый и все остальные учреждения, так или иначе пробовавшие себя в этой стезе, должны быть, наверно, сконцентрированы все-таки в посте вице-премьера по детству, по семейной политике.

– Ну, видите, какое дело. С одной стороны, я понимаю, что вы этому должны радоваться, поскольку вам будет куда идти со своими болячками.

– Хоть структурировать это можно.

– С другой стороны, практика показывает, что далеко не всегда организация очередного стула, очередной структуры…

– Согласна с вами, есть опасность. Но у нас нет выхода, нам надо пробовать.

– Но все-таки давайте вернемся к тому, что мы задели в самом начале разговора. Насчет форсайт-2030. Что же это такое, это же немыслимо?

–  Вы знаете, это феерическая история, которая очень поучительна, потому что она почти анекдотична.

– Я напомню зрителям, которые, может быть, к счастью своему этого всего не считали.  В этом самом пышном павильоне с Незнайкой был презентован в качестве достижения Российской Федерации форсайт-проект-2030 совершенно странного уровня, где было рассказано, что никакой семьи к 2030 году уже фактически не будет, что сам дискурс «ребенок растет в семье» устареет не позднее 2020 года, что на самом деле родители детей не любят, а дети в их опеке не нуждаются и много всего в таком же духе. Вот это что?

– Есть такое выражение: хороших людей больше, но они хуже организованы, да и ленивее. В Общественной палате есть аппарат некий, понимаете…

– А куда денешься без аппарата?

– У аппарата есть руководитель, это некая энергичная женщина, которая имеет частный проект, свой частный фонд, во главе которого она находится.

– И благо ей, пусть любые бумажки пишет. Как получилось, что эта бумажка получила фактически официальный статус?

– Как-то мы упустили эту ситуацию, объясню почему. Когда к чиновнику приходит человек с визиткой руководителя аппарата Общественной палаты и презентует нечто, причем еще при этом надо сказать, что она довольно способная дама, она все это оформляла таким образом, что снаружи казалось, что этот проект одобрен палатой и чуть не поддержан администрацией  президента и самим президентом. И она умудрилась даже, если бы не поменялась задача, она умудрилась пройти к губернатору Бетину и попыталась ему в доклад на Госсовете вставить этот форсайт-проект. Она не остановима, просто как танк «Т-34» в Великую Отечественную. Более того, не знаю, знаете вы или нет: сразу после вашей статьи в «Эксперте» мы получили встречный удар – разворот в газете «Известия», где не было ни слова про форсайт, но Филипп Арьес и заголовок «Детство – это миф», и просто разобранный форсайт на части, и редактор до сих пор, по моим данным, отказывается рассказывать, где он взял эту тему и материал, говорят, что что-то вроде в интернете нашли. Люди с редким напором, люди, на мой взгляд, опасные. Потому что я видела и какие-то феерические четырехдневные сидения в палате людей, которые рожают детей в полях, в лесах, в ванной, отказываются от лекарств…

–  Ольга Николаевна, вот ей-богу, это частное дело. Хотят так сходить с ума – пусть сходят. Я против того, чтобы это приобретало официальный статус.

– Мы несколько раз пытались остановить на уровне аппарата эту историю и пришли к выводу, что ничего не выходит. И по этому поводу я приняла, для себя по крайней мере, решение, что в марте, когда у нас будет пленарное заседание, посвященное проблеме детства и его развития, я возьму на себя смелость с трибуны рассказать эту историю, сказать о том, что раз и навсегда я прошу всех не ассоциировать. Нам будет стыдно, потому что мы не можем остановить собственного  начальника аппарата, но это надо сказать. Ну, потому что нельзя…

– А вы не боитесь этот план раскрывать до события?

– Нет, я просто надеюсь, что может быть, мы, наоборот, сейчас будем его раскрывать без события, может быть, этого остановит, наконец….

– В чем общественность могла бы и должна была бы поучаствовать в этих всех страшных делах? В чем она действительно может… Не скажу разбираться – все разбираются в своих детях, в свои семьях. В чем она может помочь на уровне страны?

–  Мне кажется, что каждый может помочь на уровне своей семьи.

– Это понятно, об этом я не спрашиваю.

–  Дальше идут очень тонкие вопросы. Конечно, бдительностью. Во всем мире… Как можно узнать, что происходит за закрытой чужой дверью? Полицейского не поставишь, милиционера тоже.

– Милиционеру никто не будет верить.

– Приходится рассчитывать только на то, что учителя в школах, видя избитого ребенка или изможденного, детские сады… Самый простой способ, на который наш Минздрав почему-то до сих пор никак не решится…. Вот я росла в советское время. В советское время была такая смешная история, многие зрители помнят, как диспансеризация. Диспансеризация объявлялась как способ выяснить состояние здоровья нации. Ничего подобного – этого был еще способ выяснить, не насилуют ли ребенка, нет ли у него побоев, как кушает и т. д. Я думаю, что нам надо возвращаться к этой практике, а обществу нужно порешительней требовать от государства соблюдения безопасности.

– Ну вот я тоже так думаю. Диспансеризация, вскрытие зон в детских домах – в общем много чего надо делать. Но делать-то надо, просто стыдно же уже. Всего доброго.

Эксперт онлайн

---