Член президиума Совета при Президенте РФ по развитию гражданского общества и  правам человека, президент Фонда помощи заключенным Мария Каннабих и юрист МПОО «Сопротивление», член ОНК Москвы Максим Пешков в программа «Право на защиту» Радио России обсудили общественный контроль в колониях и СИЗО, а так же закон о социальной реабилитации и адаптации.

Ильмира Маликова: Здравствуйте. У микрофона Ильмира Маликова. Сегодня тема нашего разговора – содержание осужденных в местах заключения, общественный контроль, который проводится в местах заключения, временного содержания, закон о социальной реабилитации, адаптации, для того, чтобы жизнь человека, преступившего закон, находилась в рамках человеческой жизни и человеческого общества. Член президиума Совета при Президенте РФ по развитию гражданского общества и  правам человека, президент Фонда помощи заключенным Мария Валерьевна Каннабих сегодня гость нашей студии. Здравствуйте.

Мария Каннабих: Здравствуйте.

Ильмира Маликова: И мой коллега Максим Пешков – юрист правозащитного движения «Сопротивление», член ОНК Москвы. Здравствуйте.

Максим Пешков: Здравствуйте.

Ильмира Маликова: Сегодня ОНК созданы практически во всех российских регионах.

Мария Каннабих: 81 комиссия создана.

Ильмира Маликова: А где нет?

Мария Каннабих: В трех местах нет. Еврейская автономная область, в Севастополе, Симферополе. Они в самое ближайшее время будут созданы.

Ильмира Маликова: Закон о создании реабилитационных центров вы уже пробиваете более 10 лет. Начать наш разговор я хотела бы с информации о том, что сейчас происходит с тюремным населением России. Постоянно руководители Минюста, ФСИНа, а так же правозащитники говорят о том, что необходимо максимально сокращать тюремное население России. Сейчас наименьшее количество людей, находящихся в заключении в новейшей истории России. Сколько?

Мария Каннабих: Около 500 тысяч. Дело в том, что когда я лет 20 назад начинала работать, то у нас был, примерно, миллион. Сейчас значительно меньше, хотя следственные изоляторы порой переполнены. Около 5 следственных изоляторов на сегодняшний день очень переполнены – в Санкт-Петербурге, в Москве. Это очень не хорошо, потому что человек, который находится в СИЗО – не заключенный. Неизвестно виновен ли он, посадят ли его, а он живет вот в таких ужасающих условиях. Спят по очереди, едят так же тяжело, санитарные места для 40 человек тоже тяжело использовать. Это страшное явление. Есть ли такое за границей? Скажем, в Норвегии? Допустим, осудили человека, а места нет – страна небольшая. И знаете, что происходит? Он встает в очередь. Когда его очередь подойдет, то его посадят. А у нас гораздо проще посадить человека в СИЗО. Следователь может прийти к нему в любой момент, когда у него есть свободное время и возможность. А, если домашний арест, то вдруг он сбежит. Наши следственные органы думают о том, как бы хорошо посадить человека, спокойненько он сидит и сидит.

Ильмира Маликова: У нас некоторое время назад в студии был адвокат Андрей Кривцов. До этого он был сотрудником следственных органов. Главного следственного управления. Он был заключен под стражу, находился в СИЗО. Он был тогда еще в должности. Он сказал, что нахождение там произвело на него неизгладимое впечатление. Он сказал, что раньше, когда он работал следователем, он так легко подписывал документы о заключении под стражу, потому что у людей происходит профессиональное выгорание: «Пусть в СИЗО посидит, я к нему зайду!». А там такое. Если бы наших следователей туда хотя бы дня на два посадить.

Мария Каннабих: Это очень страшно для тех, кто туда никогда не попадал. Если говорить про людей, которые там не первый раз находятся, то они, как правило, более спокойны. Но те, кто столкнулся первый раз  – это очень страшная травма для человека.

Максим Пешков: У нас ни следствие, ни суды не любят применять меры, не связанные с лишением свободы, ни залог. Если мы посмотрим, то на западе вполне успешно применяется залог. Есть специальные залоговые суды, которые специально для этого созданы. Или, взять домашний арест. За домашний арест отвечает не сам следователь, а специальная структура ФСИН, которая следит за условиями выполнения домашнего ареста. Исходя из конституционной природы права на свободу, на свободу передвижения, у меня вызывает глубокое удивление – как можно человеку первый раз не поверить. Пусть это серьезное преступление, но не насильственное. Он имеет высшее образование, семью, зарегистрирован в этом регионе, раньше ничего не совершал, говорит: «Я никуда не убегу». Какие нужны основания, чтобы ему не поверить?

Мария Каннабих: Страшнее даже не взрослые люди. Совсем недавно я была в нескольких регионах, посещала СИЗО. Первое, что я прошу – дайте мне, пожалуйста, женщин и подростков. Несколько дней назад я была в Можайской воспитательной колонии. Дети откормленные. Но я говорю про СИЗО. За что сидишь? Может они привирают, но говорит, что украл два велосипеда и машину. Первый раз украл? Нет. Я люблю велосипеды, у меня не было, мне хотелось. А машину? Машины тоже люблю, мне так хочется машину. Подростку 15-16 лет. Это, конечно, правонарушение, но ведь многим мальчишкам хочется велосипед. Это нормальное желание.

Ильмира Маликова: Мне в 15 тоже хотелось машину, но я держалась как-то.

Мария Каннабих: Да, конечно. Но это дети из неблагополучных семей. Или других ребят спрашиваю – за что? За золотую цепочку. Не первый раз уже, еще в школе воровал. Они не отказываются от своих правонарушений. Но ведь из них же еще можно сделать людей. Может, не стоило их сажать в тюрьму? Конечно, их сажают отдельно от взрослых. Но они все равно соприкасаются с этой средой. А может, оставить его на домашнем аресте?

Ильмира Маликова: Это очень сложная тема – подростковая преступность. Максим, когда посещает московские СИЗО, в том числе в 5-ом СИЗО, где ребята сидят, всегда есть вопросы – необходимо ли их изолировать таким образом или оставлять на воле.

Максим Пешков: Что касается несовершеннолетних, то исключительно тяжкие и особо тяжкие преступления. В УПК есть четкие указания на то, чтобы, например, избрать меру пресечения лицу, не достигшему 16-летнего за преступления средней и небольшой тяжести, можно только в крайнем случае. Даже предыдущие судимости, непогашенные судимости, возможно, условный срок, есть практика, когда вышестоящие инстанции отменяли решения нижестоящих. Теория всей следственной, да и судебной работы над несовершеннолетними строится на том, что ее доверяли самым опытным людям. Это особая категория дел. Несовершеннолетние всегда стоят на особом контроле. Это не случайно привело к тому, что такие дела передали в исключительную подследственность Следственного комитета.

Мария Каннабих: Следователи у них разные, приходят к ним разные следователи. Сегодня Иван Иванович, завтра Петр Петрович. Но ведь к каждому ребенку нужен подход, необходимо какое- то воспитание.

Ильмира Маликова: Педагогов не хватает даже на воле. В общежитии в Ульяновске, где девушки избивали свою однокурсницу, это все происходило на воле, при этом в учреждении должен был быть педагог. Если люди не хотят работать педагогами со сложными подростками по эту сторону, то уж в местах заключения-то и подавно.

Мария Каннабих: Да, это так. В следственных изоляторах есть школы, к ним приходят учителя. Но учатся, как правило, только, когда проходят занятия. В свободное время не занимаются. Хитрая вещь была. Учили только ребят, которые находятся только в данном регионе. В Ленинградской области в таких школах стали ставить решетки – отделять учителей. Люди очень важные – учителя – для ребят, которые находятся в колонии. Их слова, разговор – все очень важно. Бывает, что ребята выйдут на воле, но продолжают общаться с учителем, пишут письма, советуются. У многих лет родителей, многие с детских домов.