В начале 1990-х федеральный судья Сергей Пашин, тогда начальник отдела судебной реформы в администрации президента, был инициатором возрождения в России суда присяжных. Суда, которого в России, видимо, скоро не будет вовсе – с января 2013-го присяжные больше не рассматривают дела о транспортных преступлениях, взятках и преступлениях против правосудия, включая фальсификацию доказательств. Ранее, напомним, из их компетенции вывели дела о терроризме, шпионаже, разглашении гостайны, массовых беспорядках и другие.

– По данным судебного департамента, суды присяжных выносят около 16% оправдательных приговоров в то время, как обычные суды – чуть больше 1%. В этом истинная причина недовольства ими?

– Причин много. В данном случае речь идет о разгрузке областных судов, в которых идут процессы с участием присяжных заседателей. С января областные суды стали филиалами покойницкой – отныне они рассматривают главным образом убийства, совершенные при отягчающих обстоятельствах, и посягательства на жизнь представителей власти. Остальные дела переданы районным судам, где присяжных нет.

– Чем это грозит нам, которым от сумы и тюрьмы обычно советуют не зарекаться?

– Районные судьи имеют меньше опыта. Среди них много юристов, получивших образование на вечерней и заочной основе, – бывших следователей, оперов, работников милиции-полиции, секретарей судебных заседаний. Кроме того, районные суды работают в заведомо худших условиях и по конвейерной методике, где главный показатель качества – скорость отписывания дел. Им не до присяжных.

– Знаю, вы передали в администрацию президента законопроект на эту тему. В чем его суть и какова судьба?

-Какова судьба, не знаю. А сказано там, что если мы достигли некоего уровня правовых гарантий, передав под действие суда присяжных ряд статей УК, то изменение подсудности соответствующих дел не должно лишать людей права предстать перед подлинно народным судом. Либо заводите суды присяжных в районах, либо передавайте дела тех, кто хочет, чтобы его судили присяжные (а таких обвиняемых – 10-15%), в областные суды. Простой путь.

– Судьям нужен суд присяжных? Он помогает или мешает их работе?

– Помогает, конечно. Во-первых, легко приговор писать. Вместо анализа доказательств стандартная фраза: на основании решения господ присяжных заседателей признан виновным или оправдан. Во-вторых, не надо нести ответственность за оправдательный приговор.

– А сейчас несут?

– Да, если выносишь оправдательный приговор, ты должен доказать, что человек невиновен.

– У нас же презумпция невиновности.

– Это на бумаге. А на практике оправдательные приговоры отменяются в 15 раз чаще, чем обвинительные. И есть показатель отмены/изменений. Если он плохой, тебя не повышают в должности. Или, если ты мировой судья, не переназначают на новый срок. Оправдывая подсудимого, ты ссоришься с правоохранительными органами – прокуратурой, МВД, ФСБ. А они ведут черный список судей, которые склонны выносить оправдательные приговоры.

– Вроде списка неблагонадежных?

– Вроде того. Сегодня председателей судов назначают президент или Совет Федерации, но предварительно о кандидатуре высказываются силовики. Если возникает кандидатура из черного списка, говорят: это плохой судья, не понимает государственных задач.

– В чем главная миссия судьи, как вы считаете?

– Правосудие, наверное Милость и правда.

– Большинство ваших коллег на этот вопрос социологов ответили: обеспечение законности. Это и есть правосудие?

– Нет. Судья служит справедливости. Он должен так применить закон и так обосновать свое решение законным порядком, чтобы справедливость восторжествовала. Я чаще всего работал с двумя народными заседателями, милыми бабушками Зинаидой Григорьевной и Надеждой Степановной. Обычно в совещательной комнате я им говорил: вы решайте дело по справедливости, а я напишу так, чтобы приговор не отменили. Мое последнее дело – убийство в закрытой комнате. Был свидетель убийства – видимо, лжесвидетель. И когда я уходил в совещательную комнату, то думал писать обвинительный приговор. Потом мы четыре дня совещались с моими бабушками, в итоге вынесли оправдательный приговор. Устоял он и в Верховном суде.

– И что вам бабушки сказали?

– Они не поверили свидетелю. Я начал составлять сравнительные таблицы показаний и понял: да, правы они, подстава это. И на рубашке кровь самого обвиняемого была, а не убитого – это уже экспертиза потом доказала.

– В вашей практике было много оправдательных приговоров?

– Процентов семь.

– Вас за это ругали?

– Нет. От меня быстро отступились. На все указания начальства я всегда говорил: ну да, послушаем свидетелей, сделаем как положено, не сомневайтесь. И потом, начальство было удивлено, что Верховный суд практически не отменял моих приговоров. Вот и оставили в покое – дескать, он, видимо, знает, что творит.

– Вы преподаете в университетах. Общаетесь с будущими юристами. Многие ли из них хотят стать судьями?

– Нет. Большинство мечтает о работе корпоративного юриста в богатой компании.

– То есть в третью власть не рвутся? Идеалистов нет?

– Есть. Обязательно. Не стоит село без праведника. Но прагматиков больше. Впрочем, как во все времена. Настоящий судья – это не служба. Это служение. Кроме того, я уверен, что для судей необходим возрастной ценз. Одна из моих забав – разыгрывать судебные процессы в вузах и школах. Так вот чем человек моложе, тем он ригиднее, жестче. Школьники склонны осуждать там, где взрослые присяжные оправдывали человека, – я обычно беру за основу реальные дела. Это важно понимать. Для молодых ценность законности, воздаяния, возмездия выше, чем ценность человеческой жизни. Поэтому так опасно, когда молодая девочка -секретарь судебного заседания становится судьей. Она легко отвешивает по 20 лет, кокетливо хихикая потом в кулуарах. Человека она в подсудимом не видит и не страдает потом бессонницей. Она дело отписывает. Причем отписывает быстро – отличница. Вот ведь проблема.

– Может, наших судей надо в обязательном порядке водить на экскурсии в тюрьмы и колонии?

– Валерий Федорович Абрамкин, который сейчас работает в президентском совете по гражданскому обществу, – диссидент. Получил шесть лет за антисоветчину. И первые полгода, как он рассказывал, сидел в том крыле СИЗО, где приводили в исполнение смертные приговоры. Чтобы не сойти с ума (периодически людей выводили на расстрелы, и они не возвращались в камеру) опрашивал сокамерников. За смертную казнь были 70% приговоренных к расстрелу, но с одним условием: пусть судья, который вынес роковое решение, посидит в этой камере хотя бы месяц. И если после этого он подтвердит свой смертный приговор, тогда пусть стреляют. Обычно судьи мало задумываются о том, что ждет людей после приговора.

– Как странно. Ведь это такая ответственность – решать судьбу человека.

– Меня в свое время поразило, что и в НКВД, и в гестапо узников называли одинаково – бревна. Материал для обработки. Отработал свое: зубы поспиливал – и к жене, к детям. И детишки у него красивые, и жена ухоженная – оперу слушает, и сам он кошечек любит. А на работе не люди – бревна. Такая схема деперсонализации широко используется в силовых структурах.

– Мне раньше казалось, что когда люди начинают жить лучше, они становятся добрее, милостивее к окружающим. А теперь, глядя по сторонам и слушая вас, все больше в этом сомневаюсь.

– Царский судья Пороховщиков, который, кстати, сам был судим за дуэль, – человек чести, дворянин – писал: «Многие окружающие нас люди лишь отправляют должность человека и делают это не всегда хорошо». Это очень точно. Если у человека пустота в глазах, если он знаний нахватался, а душу не развивал, он судьей быть не может. Он на людей бросается. Я помню, как один подсудимый жаловался моей коллеге-судье: в СИЗО два туберкулезника в камере. Теснота. Спим по очереди. Я боюсь заразиться. Судья его послушала немного, потом говорит: а мы вас сюда не приглашали… Вот и вся гуманность.

– Почему адвокаты не идут в судьи?

– Их туда не пускают. Самые успешные не идут, потому что хорошо зарабатывают на защите, при этом сохраняя самоуважение. Одна из самых обидных для свободного человека ситуаций, когда какой-нибудь председатель суда, в прошлом недоучившаяся заочница, топает на тебя ногами. У нас по средам были совещания коллегии Мосгорсуда. Лейтмотив часто был такой: вот вы тут либеральничаете, а под вас деньги берут. То есть если ты удовлетворяешь ходатайство адвоката – даже самое очевидное, тебя сразу подозревают или в коррупции, или в глупости: дескать, может, сам и не берешь, но адвокат клиенту говорит, что носит судье конверты с деньгами. Я помню, когда меня выгоняли из судей, председатель московской квалификационной коллегии кричала: странно, что судья так заботится о преступниках. Речь шла о том, что в пятницу мы вынесли определение об освобождении подсудимого из-под стражи. Человека, который уже харкал кровью, – поэтому в суд его не доставили. Я дал своей секретарше денег, чтобы она села в такси и отвезла это постановление в СИЗО: пусть выпустят в пятницу, а не в понедельник – согласитесь, два дня на свободе лучше, чем в тюрьме. А мне в ответ на это: зачем вы его вообще освобождали, он же бациллоноситель! Вот это и называется деперсонализацией.

– Страшно вас слушать.

– Чем богаты, тем и рады. Мы часто говорим о правах человека, но во рту слаще не становится. Нам бы самим с собой разобраться. Что нам при этом госдепартамент США с его «списком Магнитского». Ну составили они список из 30 негодяев – и что, остальные 30 тыс. убоятся? В 1943 году после московского совещания союзники стали составлять списки нацистских преступников, пообещав, что найдут их даже на краю земли для предания суду по месту совершения преступлений. И что, эсэсовцы самораспустились? В гестапо перестали пытать?

– Ну СС и гестапо к тому времени зашли так далеко, что отступать им было уже некуда.

– В том же гестапо, как и в сталинском НКВД, далеко не все служивые людей терзали. Большинство занималось рутинной работой – бумажки перекладывали, на совещаниях сидели. И что им этот черный список? Нас это не касается – мы приказы выполняем, пусть начальство думает. Так и наши судьи – у них конвейерная работа. Многие искренне считают, что чем быстрее человека осудят, тем ему же лучше. Дескать, пока мы по справедливости разбираемся, он в переполненном СИЗО гниет, а в колонии ему все полегче будет.

– Но если судье не хватает доказательств вины или невиновности?

– Это плохо. Но дело все равно должно быть разрешено. Обычно, если совсем нет доказательств вины, то вместо оправдания дают срок наказания, равный отсиженному. И гуляй себе. Это логика инквизиционного правосудия – как там было: оставить в сильном подозрении, оставить в легком подозрении Проблема в том, что в сознании наших судей накопились сгустки правосознания былых эпох.

– В России и суд присяжных был при Александре II, почему же из подсознания вылезают сплошь инквизиционные сгустки?

– Вылезает то, что ближе. Советский судебный процесс был инквизиционным по своей природе. Не уважал права человека. Дела разбирались заочно. Губернский суд по УПК 1923 года мог в любой момент прекратить судебное следствие, сказав: суду все ясно. Мог запретить прения – спасибо, хватит, пошли писать приговор. Скорость, технологии – это важно, а справедливость к отчету не подошьешь…

– Оппоненты суда присяжных говорят, что наши люди просто не дозрели быть судьями, что они быстро учатся брать взятки или просто боятся мафии, как в краснодарской Кущевке.

– Врут. Во всей России даже пяти присяжных заседателей не осудили за продажность – нет таких приговоров. Присяжные рассказывают другое: их пытаются подкупить, чтобы они не явились на вынесение вердикта, когда явно видно, что дело идет к оправданию. Многие присяжные уверены, что их дискуссии в совещательной комнате подслушивают, и они даже иногда договариваются собраться где-нибудь вне суда, чтобы посовещаться по делу. Про воздействие прессы на присяжных знаю. Яркий пример – убийство таджикской девочки в Петербурге. Пресса поливала присяжных с утра до вечера в духе «ксенофобы проклятые». Но они, сжав зубы, вынесли подсудимому подростку оправдательный приговор – точнее, его признали виновным в хулиганстве, но не в убийстве. Я прочитал все 35 томов этого дела и скажу: другого вердикта и быть не могло. Позже это подтвердилось – убийство взяла на себя серьезная националистическая организация. Не будь присяжные такими принципиальными, сидел бы пацан, которого пресса заочно назначила виновным, в колонии долгие-долгие годы. Соглашусь с вами лишь в том, что вокруг присяжных действительно создается негативный фон. Если в 1994 году в суд являлось 92% вызванных кандидатов в присяжные, то сейчас лишь каждый 16-й. Если мы не пропагандируем суд присяжных, не проявляем к ним уважения, обманываем их в суде, не даем подсудимому рассказывать о пытках, сочиняем статьи и книги о том, как присяжных запугивают и подкупают, у людей меняется отношение к этому институту.

– Кому выгодно шельмовать суд присяжных?

– Думаю, тем, кому не выгоден большой процент оправдательных приговоров. В США 165 тыс. процессов в год проходит в суде присяжных, у нас – примерно 540. Если там какой-то политик скажет: давайте сократим компетенцию суда присяжных (а в Америке любое уголовное дело, даже самое ничтожное, может рассматриваться в суде присяжных), – ему больше не быть политиком. Люди за него не проголосуют. И это правильно.

– Даже самые далекие от суда люди вроде меня знают разницу между подсудимым и осужденным. Но почему тогда в России подсудимый сидит в клетке или стеклянном «аквариуме», а не в зале рядом со своим адвокатом, как в большинстве стран мира и в той же Америке?

– Клетки у нас появились не так давно – в 1994 году. Был громкий побег, после которого Минюст и МВД, которые тогда отвечали за конвоирование, заявили, что отказываются доставлять подсудимых в залы, не оборудованные клетками. В первое время судьи все-таки приказывали освобождать подсудимых из клеток, если дело рассматривал суд присяжных, но потом эти вольности пресекли. Вот вам и судебная независимая власть, мы не можем даже приказать человека освободить из клетки. Или эта наша дикость, когда подсудимый выслушивает приговор в наручниках. Такой порядок был в нацистской Италии, но нам-то сегодня зачем? Кстати, на первом суде присяжных – 1994 год, город Саратов – судья Галкин отказался от клетки. Компромиссом стали ножные кандалы – их присяжные не видели. И это правильно. Сегодня судят у нас где-нибудь человека, обвиняемого в терроризме. Он входит в зал в наручниках. Сидит в клетке. Еще, не дай бог, небритый. Полное впечатление – зверя поймали.

– Решение об отмене клеток помогло бы гуманизации российской правосудной системы?

– Ой помогло бы. Я два года вел передачу «Федеральный судья» на «Первом канале». Сразу потребовал, чтобы в кадре клетки не было. И на «Первом» подсудимые и сегодня сидят рядом с адвокатами. А на НТВ, прочитав мой сценарий, первым делом спросили: где клетка? Как так нет? У нас формат – клетка. Вот тоже нашли себе формат.

– В декабре Верховный суд подтвердил право граждан, в том числе журналистов, принимать участие в любом открытом судебном процессе.

– Слава богу. Я участвовал, хотя и недолго, в рабочей группе по этому решению. Правосудие должно осуществляться в обстановке открытости. Мало того, чтобы правосудие свершилось, надо, чтобы было очевидно, что оно свершилось.

– А если в зале кричат «позор» – значит, правосудие не очевидно?

– Кричать «позор» тоже неправильно. Судья работает, не стреляйте в пианиста. Потом в газетах пишите что хотите.

– В ваш Независимый экспертно-правовой совет приходят судьи, ищут защиту?

– Приходят, конечно. Вот писал я заключение в защиту судьи Гусевой из Волгограда. Председатель суда подписал циркуляр: мол, судьи должны каждый день с утра к нему приходить и докладывать о тех делах, где затронуты казенные интересы. Не права человека, а интересы органов власти. Она отказалась. Председатель суда написал в совет судей, и уже коллеги закричали: ату ее, ату. В решении квалификационной коллегии была изумительная формулировка: рассуждения судьи Гусевой о независимости суда мешают нормальной работе – вот так они думают, так пишут. Верховный суд, кстати, восстановил ее на работе, но в суд она, насколько мне известно, вернулась ненадолго – ушла потом в адвокатуру.-

А нынешние судьи законы вообще знают? Половина из них, как показывают исследования, заочники да вечерники.

– Они насобачиваются. К каждому судье прикрепляют дядьку, как раньше к рекрутам: вот тебе четыре рекрута, сделай из них одного солдата. Работа-то в основном рутинная. Машина по отписыванию дел. А сегодня еще и компьютеры помогают. Иногда читаешь дело и видишь, как в нем вдруг какие-то истцы ниоткуда появляются, а это просто судья кусок из другого дела скопировал и даже забыл отредактировать. Спешил, сердешный. Ну а если встает трудный вопрос, судья обычно идет к начальству и просит совета.

– Было бы полезно провести полную переаттестацию судей?

– Если как милицию в полицию – нет. Да и кто ее будет проводить? Кстати, в Москве нечто подобное проделали, когда Лужков в 2004 году решил переименовать межрайонные народные суды в районные. Под это дело устроили чистку. И наряду с теми, кого подозревали в коррупции, вычистили порядочных людей, которые отличались независимостью, вершили правосудие без оглядки на начальников. Яркий пример – судья Меликов из Дорогомиловского суда, которого не переназначили с формулировкой «странная мягкость ряда решений».

– Я читала, во времена Хрущева была большая чистка в прокуратуре и судах. Вместо сталинских кадров туда призвали молодых аспирантов и доцентов. Был от этого какой-то эффект?

– Был. Исчезли оправдательные приговоры. При Сталине их было 10%, а стало меньше процента.

– Вот те раз.

– Само решение о замене кадров было правильным. Но очень скоро стали бороться за социалистическую законность. А как за нее бороться? Если прокурор кого-то арестовал или направил дело в суд, то за оправдательный приговор с него голову снимут. При этом он с судьей в одной партячейке состоит, на охоту ходит и водку пьет. Судья и перестает оправдывать, чтобы не подставить «смежника». Вот и все. Система выше людей. Как во вьетнамской сказке про дракона, которому раз в сто лет герой отрубал голову, потом спускался в его подземелья с золотом и сам превращался в дракона.

– А вы знаете, как окончательно победить дракона?

– Надо вводить в систему механизмы развития. В 1990-х мы попытались это сделать, внедрив суды присяжных, но сейчас система их фактически схарчила, с чего мы, собственно, и начали разговор. Как это у Зинаиды Гиппиус: «А нам не скучно. Гадья челюсть, хрустя, дожевывает нас…»

Судья-поэт

Сергей Пашин – федеральный судья в отставке, заслуженный юрист Российской Федерации, главный инициатор возрождения суда присяжных в России. В 1992 году Сергей Анатольевич возглавил отдел судебной реформы государственно-правового управления президента РФ, но через три года подал в отставку в знак протеста против ликвидации этого отдела. За время работы судьей Мосгорсуда дважды был лишен полномочий, но в первый раз Верховный суд РФ, а во второй – Высшая квалификационная коллегия судей отменяли решения, принятые против него. В 2001 году ушел в отставку. В настоящее время профессор кафедры судебной власти и организации правосудия НИУ «Высшая школа экономики». Член Московской Хельсинкской группы, Независимого экспертно-правового совета, в ноябре 2012 года он вошел в состав Совета по развитию гражданского общества и правам человека при президенте РФ. Автор более ста научных трудов, книги «Обжалование арестов», которая бесплатно раздавалась заключенным и их родственникам, а также ряда поэтических сборников. Впервые его стихи появились в 1979 году в журнале «Пионер», когда автору было всего шестнадцать лет, а первый сборник его стихотворений «Побег» был опубликован в 1996 году.

Виктория Волошина, “Московские новости”