В 2016 году российские суды рассмотрели 960 тысяч уголовных дел в отношении миллиона человек, 765 тысяч были признаны виновными. Теперь люди считаются судимыми. Если наказание условное, то судимость будет погашена после истечения испытательного срока. В отношении тех, кто получил реальный срок, судимость считается погашенной через несколько лет после отбытия наказания. Этот период может варьироваться от трех до 10 лет в зависимости от тяжести преступления. По закону люди с неснятой и непогашенной судимостью за тяжкие и особо тяжкие преступления не могут выдвигать свою кандидатуру на депутатских и президентских выборах. Судимые не могут быть прокурорами, судьями, чиновниками и полицейскими. Осужденные по некоторым статьям также не могут работать в сфере образования, обеспечения безопасности, заниматься бизнесом и правоохранительной деятельностью.

Считается, что работа помогает отбывшим наказание не попасть за решетку снова. Но мало кто из работодателей готов принять в коллектив подобного сотрудника. Часто судимые трудятся в сетевых продуктовых магазинах, где нужны уборщики, грузчики, упаковщики, работники склада. Но если служба безопасности начинает пробивать их по базам, они обычно получают отказ.

Многие еще в местах лишения свободы примыкают к определенным группам, которые обещают помочь с работой на воле. Например, православные делятся контактами специальных реабилитационных центров. Кого-то ждут родственники и друзья, они же помогают с работой. Иногда трудоустроить судимых удается общественным организациям. В Москве это, например, фонды «В защиту прав заключенных» и «Аврора». Мы узнали у людей с судимостью, как они искали работу, боролись со стереотипами и доказывали свою профпригодность.

Владимир, 62 года

дворник

Раньше я был монтажником на стройке. Как-то на медкомиссии врач крутил меня на специальном стуле, а меня потом покачивало. Так что я работал не на высоте, а занимался тем, что детали снизу цеплял. Жили с женой и сыном. Сын работал в полиции. Потом жена умерла, а я начал выпивать и, чтоб скандалов не было, уехал в деревню. С сыном мы не грызлись, это родственники со стороны жены говорили, что я в квартире не нужен.

Четыре года я жил в деревне, дома был только наездами. Потом получил срок 10 лет. На зоне тоже работал, восемь с половиной лет стажа накопил. Получил новую специальность — оператор швейного оборудования четвертого разряда. Шили мы спецодежду, рубашки, перчатки. Когда вернулся, сын меня домой не пустил. Сказал мне: «Жить здесь не будешь, все решаем только через суд». Три дня я ходил возле дома. Кто-то еду предлагал, кто-то водки выпить, но мне она уже опротивела. В парке возле дома меня заметила полиция. Я объяснил им, где живу и кто мой сынок. Они даже обещали с ним поговорить и посоветовали мне ехать в социальный центр для бездомных.

Сыну сейчас 36 лет, из полиции он ушел на пенсию, работает шофером. В квартиру меня не пускает до сих пор, хотя суд вынес решение в мою пользу. Видимо, ждет, что я напьюсь и опять в тюрьму попаду. Приходили даже судебные приставы, проводили мое вселение. Перед ними он дверь открыл, а когда я пришел снова — дверь опять закрыта. И участковый приходил, и социальный патруль, пять приставов сменилось, а воз и ныне там. Сейчас я жду очередного суда, там должны распределить нас по комнатам: меня, сына и внучку. Когда мы делили квартплату, мне присудили 30 тысяч рублей задолженности. И хотя я ни дня там не жил, пришлось заплатить.

Уже три года я живу в социальном центре. Здесь все с судимостями, многих тоже родственники не пускают домой. Если ты инвалид или по другим причинам не можешь или не хочешь, заставлять тебя, конечно, не будут и на улицу не выгонят. Некоторые прямо здесь и работают — грузчиками, дворниками. Если у кого-то прописки нет и поэтому никуда не берут, то в центре ему временную регистрацию оформляют. С работой помогают — надо самому захотеть.

В центре хорошо: крыша над головой есть, кормят бесплатно, одежду тоже выдают. Как-то заведующий заметил, что я помогаю дворнику: навожу порядок, слежу за территорией, клумбы сделал. Теперь я тоже работаю здесь дворником. И даже когда домой вернусь, место терять не хочу. Зарплата у меня неплохая — 20 тысяч рублей, а пенсия — всего шесть.

Ирина, 52 года

бухгалтер

Раньше я жила в Набережных Челнах и работала заместителем генерального директора по экономике в одной компании. Однажды ее руководитель захотел перевести имущество акционеров на свою собственную фирму, и я оказалась свидетелем, который был в курсе всей цепочки. Оттуда я уволилась и подала иск в суд, потому что мне выплатили не всю зарплату. Прошла несколько инстанций, и Верховный суд вынес решение в мою пользу. Через какое-то время руководитель написал на меня заявление в полицию, якобы я присвоила деньги компании. Тогда я верила, что полиция во всем разберется. Мне предложили пойти на сделку со следствием, признать свою вину, получить приговор и тут же быть амнистированной, но я отказалась. Просто не понимала, как буду людям в глаза смотреть. Меня признали виновной, и от реального срока спасло только то, что я обратилась на телевидение и дело получило огласку.

Потерпевший руководитель остался недоволен моим условным сроком и подал апелляцию. Но оно попало к тому же оперуполномоченному в ОБЭП, и он вынес постановление об отказе в возбуждении уголовного дела. Получается, что одновременно я была виновна и невиновна. Сейчас моя судимость погашена, но я добиваюсь реабилитации. Мне помогает Фонд поддержки пострадавших от преступлений.

Когда на меня завели уголовное дело, коллектив поддерживал меня столько, сколько мог. На какое-то время я смогла сохранить и место работы, и зарплату. После приговора я все еще работала в том же месте, но после того, как дело пошло в кассацию, мне предложили выбор: уйти по собственному желанию или по сокращению. Я выбрала второй вариант — так я получала денежную компенсацию за три месяца.

Я мать-одиночка и одна воспитываю сына-подростка. Когда я лишилась работы, мы оказались без средств к существованию. Но дело было не только в деньгах. Я не знала, как жить дальше: вставала утром, смотрела в окно, а там все бегут по своим делам, только мне пойти некуда. Знакомые жаловались на начальников и коллег, рассказывали, как надоела работа, а я понимала, что выброшена на обочину.

У нас в городе все люди, занятые в одной сфере, знают друг друга. Работать бухгалтером я не могла и пошла учиться на оценщика, чтобы устроиться в риелторское агентство. Но от официального трудоустройства все агентства отказывались. Тогда я встала на учет в центр занятости. Мне попалась хорошая вакансия — экономист в муниципальном предприятии, но мне снова помешала судимость. Предлагали несколько мест работы с серой зарплатой, но от такого я сразу отказывалась. Какое-то время я еще получала пособие от службы занятости — эти несчастные 5 тысяч рублей. Потом перестали выплачивать и это.

С деньгами стало совсем плохо. Люди, которые меня знали, старались давать разовые подработки: я могла сделать отчеты, проконсультировать, помочь оформить сделку. Но это был нестабильный заработок, и почти все деньги уходили на адвоката, который вел дело. Ребенок ходил в школу пешком — на проезд не было денег. Друзья поддерживали как могли: собирали деньги, приглашали к себе на дачу, чтобы сократить траты. В 16 лет сын пошел работать на стройку. Хотя ребенок привык жить совсем по-другому: раньше я хорошо зарабатывала, мы путешествовали, у нас была машина.

Я начала добиваться своей реабилитации, а для этого нужно было ездить в Москву. Я приезжала из Набережных Челнов утром, привозила документы в Генпрокуратуру, Следственный комитет, Управление по правам человека, а вечером уезжала назад. В Москве я познакомилась с женщиной Ириной, которая предложила мне останавливаться у нее, чтобы не тратить время и деньги на дорогу. Вскоре я перебралась в Подмосковье, сын в это время поступил в институт. Я продолжала поиски работы.

В Москве Ирина подключила свои связи, но даже с ними ничего не выходило. Как только всплывала моя судимость, приходил ответ: «Извините, не можем вас взять». Мне предложили пойти работать уборщицей. Я мыла полы в магазине рядом с домом, чтобы сэкономить на дороге. График был удобный: неделю я работала, а неделю ходила по инстанциям. Потом мне очень повезло: я устроилась в сетевой супермаркет менеджером на выкладку товара. Директор магазина знала мою историю и как-то сказала, что, если бы не судимость, я могла бы сделать отличную карьеру в этой сети.

Как-то в интернете я увидела вакансию: подмосковное предприятие срочно искало бухгалтера-расчетчика по зарплате. Я приехала, мы пообщались с главным бухгалтером, вопросов у нее не возникло. Когда мою кандидатуру одобрили, сначала я даже не поверила. Вот уже несколько месяцев я работаю бухгалтером.

Алексей, 27 лет

журналист

В июне 2011 года я вернулся из армии, нашел работу и поступил на заочку РГСУ по специальности «конфликтолог». Работал в страховой компании курьером — низкоквалифицированная работа, но достаточно ответственная. После дембеля мне еще приходило письмо из ФСО с предложением о работе. Отец очень хотел, чтобы я на него ответил: письмо завлекало в ряды сотрудников службы охраны, обещало социальные гарантии, стартовый бонус, квартиру и прочее. Но я уже тогда понимал, что работать в ФСО — это беспросветное дно, поэтому на письмо не ответил.

Когда в 2012 году меня посадили по «болотному делу», работодатель повел себя очень достойно: они писали характеристики для судов, приходили на заседания, передавали деньги и даже подарки на день рождения, следили за моей судьбой. В вузе тоже обещали поддержку, но потом это дело у них как-то застопорилось. Думаю, руководство не обрадовалось студенту, попавшему в такую громкую историю.

В колонии у меня была возможность учиться в ПТУ. Теоретически существует еще и высшее образование для осужденных, но у нас в зоне его никто не получал. ПТУ — целое учреждение, где обучают людей, чтобы они потом работали на промке (зоне производства). То есть можно сидеть в жилке (жилой зоне) и целыми днями ничего не делать, а можно идти на промку и работать. Я пошел учиться в училище на оператора швейного оборудования, потом работал на швейке.

Преподавателем у нас была бывшая сотрудница колонии, жившая в деревне неподалеку от зоны. К зэкам она относилась по-доброму, шить любила и материал знала, рассказывала много интересного, возилась с нами, если мы того хотели сами. Я с ней советовался, когда шил подарки для жены на свободу — к мастеру-мусору с таким на работе не подойдешь. Отучившись на курсе шитья, я записался еще и на курс токарей. Те, кто в зоне жил подольше, успевали по шесть таких дипломов получить.

На работе шили волнами, ориентируясь на заказы комплектов одежды или белья. Месяц могли шить одежду для рабочих, а следом полгода — мешочки для перевозки денег. Платили 300–400 рублей в месяц. В общем-то, никак прожить на это было невозможно. Но основная фишка этой работы была не в зарплате. Во-первых, работавший на промке человек получал поощрения: связь с родными — это важнее всего. Во-вторых, отвлекался от дня сурка в бараке.

После трех лет тюрьмы было трудно представить, как я буду жить на свободе. О будущих трудностях с поиском работы я думал в меньшей степени. Плана не было. Первые дни я наслаждался обыкновенными бытовыми радостями. Более-менее оклемался месяца через полтора, но потом еще долго был в прострации: ощущение, словно ты еще раз родился и начинаешь жизнь с чистого листа. Справиться со всем этим и встать на крыло у меня получилось примерно за полгода. Тогда и стал искать работу. Попытался ткнуться в пару ниочемных мест: на вахте сидеть, людей пропускать, бумажки проверять. Где-то я не понравился, где-то не понравилось мне. Про тюрьму на собеседованиях не говорил.

В какой-то момент увидел вакансию мониторщика в команду «ОВД-Инфо». Она стала идеальной для меня. И поэтому я очень рад, что, несмотря на отсутствие у меня тогда специальных навыков мониторщика, журналиста, юриста, меня все же взяли. Конечно, работодатель знал о моем бэкграунде.

Что делает мониторщик? Принимает звонки с горячей линии, сохраняет информацию о задержанных и тех, кому нужна помощь, передает ее юристам. Пишет, основываясь на этой информации, новости и тексты. Мы собираем статистику, делаем доклады, посвященные правозащитной сфере в России, пишем тексты-справки. Много делаем чисто журналистской работы: интервью, репортажи, большие тексты. И много чего еще.

Странно, но моя жизнь устраивает меня больше, чем та, какой она была бы без тюрьмы за плечами — как я ее себе представляю. Тюрьма дала мне какой-то импульс. Хотя, наверное, это не самый типичный случай. Обычно работодатель не любит связываться с незнакомым человеком с таким прошлым — именно с тюремно-политическим. Безусловно, существует и некая стигматизация зэка, отношение к нему как к человеку худшего сорта. Сам я не сталкивался с таким, потому что контактирую в основном с людьми, которые в курсе, что такое почта «Росузника», и тюрьма встраивалась в мой образ в глазах других людей: вроде «они отсидели и страдали за нас». Получилась такая тюрьма наоборот.

Валерий, 63 года

предприниматель

Я попал на зону из-за того, что партнеру понравился мой бизнес. В 1995 году я создал ООО, на которое позднее зарегистрировал два выкупленных у Москвы помещения на Кутузовском проспекте, а также 10 стоматологических кабинетов с импортным оборудованием. Это был интересный, востребованный бизнес средней руки. Через несколько лет я взял вторым участником общества женщину, продав половину доли.

Для покупки одного из помещений я брал кредит в 180 тысяч долларов, но к 2000 году он был погашен. Из-за кризиса 1998 года часть кабинетов мы сдавали в аренду. Но сама клиника стала работать достаточно эффективно и вышла в плюс. В этот момент у нас с партнером начались разногласия. Дело дошло до конфликта, в итоге я предложил ей поделить кабинеты и мирно разойтись. Но не учел одно обстоятельство: ее связи в правоохранительных органах. В 2005 году после новогодних праздников я пришел на работу и узнал, что больше не являюсь генеральным директором, а на мое место становится завхоз. Я обращался в суд и прокуратуру, но документы терялись, а решения выносились не в мою пользу. В этой борьбе прошло три года. Все это время дивидендов со своей доли я не получал, но нужно было давать двум дочерям образование. Приходилось крутиться.

Однажды в шесть часов утра в мою квартиру пришли пятеро человек и 14 часов проводили обыск. Так я узнал, что против меня возбуждено уголовное дело о мошенничестве. Якобы я украл имущество второго участника на полтора миллиона долларов. Ситуация развивалась стремительно: я обратился в суд, но силы были неравные. В какой-то момент, чтобы я больше не мог отстаивать свои права, мне изменили меру пресечения на арест. 14 месяцев я находился в следственном изоляторе. Суд вынес приговор: шесть лет колонии общего режима.

Моя семья оказалась в сложном положении. Но спасло то, что моей жене удалось продать дачный участок. На вырученную сумму семья прожила четыре года, пока я находился в местах лишения свободы.

Можно сказать, что мне повезло. Я был на зоне во Владимирской области, достаточно близко от Москвы. Какой из меня криминальный тип, все поняли сразу. Поэтому на зоне было нетяжело. Я работал в медсанчасти. Да и окружение было хорошим: доктор наук, технари, талантливые парни. У каждого из них на воле был бизнес, ставший причиной их пребывания там. Через какое-то время я вышел на колонию-поселение, стал водителем на нескольких авто, приписанных к зоне, объездил всю Владимирскую область и затем вышел по УДО. За это время мой бывший партнер оформил оба помещения, принадлежавшие обществу, на свое имя, а саму компанию ликвидировал.

У меня не было вариантов, кроме борьбы. К тому времени средства от продажи участка кончились. Нужно было как-то жить. Друзья по старой работе пригласили в хорошую частную компанию в сфере безопасности воздушного движения. Так что моя первая специальность меня не подвела. И рекомендации были хорошие, несмотря на тюремный опыт. Конечно, у коллег было любопытство: подходили, расспрашивали… Но многие знали меня до этого, поэтому никаких проблем в общении не возникало.

Когда началась активная фаза судов, я решил уволиться из компании. Потому что привык работать либо хорошо, либо никак. Я только вышел на пенсию и подумал, что как-нибудь проживу. Дети выросли, и стало относительно легче. Этот ход оправдал себя. За колоссальное количество судов я фактически получил новое высшее образование. Теперь я знаю все юридические тонкости и работаю сам, без адвокатов.

Сейчас моя задача — вернуть свой бизнес. Думаю, направление стоматологии я оставлю. Но еще хочу заниматься правозащитной деятельностью несправедливо осужденных. Я готов помогать ребятам, которые попали в места лишения свободы случайно, как и я. Например, вместе мы уже сделали интернет-магазин. Кто-то работает программистом, кто-то грузчиком, кто-то курьером. Все при делах. Не могу сказать, что все шикарно. Но на чай и кофе, иногда с коньячком хватает. Если я когда-либо будут брать в бизнес партнеров, то это будут только мои дочери. Теперь рейдеры моего бизнеса сами на скамье подсудимых, и скоро им будет вынесен приговор.

Лена Верещагина, the-village.ru